Первым делом самолёты. Семейный альбом
Шрифт:
Но нет худа без добра, как говорится: вся эта история пробудила во мне живейший интерес к истории авиации, очень захотелось узнать о наших предшественниках, заглянуть, насколько это возможно, в лица людей, что стояли у истоков летания, хотелось догадаться, что они чувствовали, о чем думали, когда, рискуя жизнью, начинали восхождение в небо.
Возможно, не все со мной согласятся, но я так думаю: потребность человека в крыльях — производная от нашего неосознанного стремления к свободе. Отрываясь от тверди, возносясь над миром, перенасыщенным правилами, установлениями, условностями, человек вдруг ощущает: вот теперь я — это я! На высоте в одиннадцать тысяч метров, на пороге стратосферы, насколько я замечал, когда за остеклением кабины лютует смертельный мороз, когда в разреженном ледяном воздухе без кислородной маски не продержаться и трех минут, никому в голову не приходит склочничать, интриговать, сочинять анонимки... Полет делает человека лучше.
Клянусь, человек на крыльях приближается к Богу!
Собирая этот альбом, я думал: взгляните на эти лица, и вы обязательно убедитесь — это правда!
И
Из четверых сыновей преподобного Мильтона Райта два брата — Вильбур и Орвил живут в сознании людей как одно лицо — Братьярайт. Почему так получилось? Ведь братья даже не близнецы. Вильбур был на четыре года старше Орвила, и характеры разные, и внешне совершенно не похожи были... Братьев связали крылья, те, что однажды, в мальчишескую еще пору, захватили воображение и толкнули их на рисковые эксперименты, терпеливые совместные поиски, на годы упрямой работы, пока 17 декабря 1903 года в 10 часов 35 минут не был совершен первый свободный двенадцатисекундный полет над дюнами Кити Хаука, близ рыбачьего поселка в штате Огайо...
БРАТЬЯ
РАЙТ
Предлагаемый вашему вниманию снимок сделан в то самое утро, когда Орвил оторвался от земли, и Вильбур бегом сопровождал брата, (следующий снимок)
Так это начиналось — секунды, метры, запечатленные мгновения.
Райты не отличались разговорчивостью. Все их биографы единодушно отмечают сдержанность братьев, стремление к уединению, но мне почему-то представляется — их осторожная молчаливость не от сути, а больше камуфляж. Этот имидж — затворников и молчунов — выбран обдуманно, он помогал делу, сосредоточенности на главном. Ну может ли настоящий молчун выдать такое: "Единственная говорящая птица — попугай, и принадлежит она к птицам, летающим невысоко". Это подлинные слова Вильбура Рай
та. А вот еще: "Молодые птицы часто перекувыркиваются через голову, пытаясь неудачно спуститься на землю по ветру. Старые птицы никогда этого не делают. Было бы хорошо для нас, насколько возможно, следовать их примеру". Согласитесь, и эти слова, заимствованные из частного письма Райта, не пахнут угрюмостью!
Известно, оба Райта оставались всю жизнь холостяками, и это обстоятельство биографы пытаются связать с нелюдимостью Райтов, но мне кажется, и тут есть некото-
| Вильбур и Орвил Райты |
рая натяжка. Скорее, им, одержимым полетами, прежде всего не хватало времени на устройство матримониальных дел. Во всяком случае, кто-то из братьев острил: я не женюсь, потому что содержать жену — дорогое удовольствие, на полеты и на супругу — не хватит...
Увлечение полетами началось со знакомства с идеями Отто Лилиенталя - человека-птицы, летавшего на крыльях, очень напоминавших нынешний дельтаплан. Правда, пробиться к этим, казалось бы, таким простым крылышкам было ох как не просто. Годы проб и ошибок, долгие тренировки на планере, напоминавшем коробчатый воздушный змей, мучительные попытки овладеть методом расчета крыльев, постройка аэродинамической трубы, продувка в ней моделей... Сколько же ушло труда на то, чтобы приблизиться к самолету!
И вот случилось — полетели. Задокументировали полет свидетельскими показаниями, фотографиями и... все равно напоролись на глухую стену недоверия: этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Любопытно, когда лед недоверия был все-таки взломан, и весь мир вынужден был признать — Райты летают!
– их немедленно обвинили в том, что честолюбивые авиаторы скрывали свои секреты, намеренно прятались от людей в глуши, и если не сразу получили признание, то исключительно по собственной вине.
В чем только их еще не обвиняли! Когда начались бесконечные тяжбы из-за патентных привилегий, судейские крючкотворы доказывали: Райты и их друг-покровитель профессор Октав Шанют разгласили принцип управления летательным аппаратом в публичных лекциях и статьях и тем лишили себя права на патентную защиту!
А они?
Они очень неохотно выступали в свою защиту, заботясь не столько о материальных интересах, сколько о признании их первенства. Стоит еще отметить: Райты постоянно отстаивали достоинство каждого, причастного к ранней поре развития авиации. А покушений на честь авиаторов, шельмования, издевательства, наконец, скоропалительного забвения вчерашних кумиров, увы, хватало! Когда Вильбур приехал в Германию, он разыскал всеми забытую вдову Отто Лилиенталя, чтобы высказать ей слова уважения, отдать должное памяти ее покойного мужа, определившего, как считали братья, всю их судьбу. Ведь именно тру-
ды Лилиенталя привлекли их внимание к искусству летания.
Член французского Аэроклуба Фрэнк Лам узнал о полетах Райтов от члена Воздухоплавательного общества Великобритании Патрика Александера. Тот же в свою очередь получил информацию из письма Орвила, как теперь говорят — то была информация из первых рук, но... она не показалась адресату слишком достоверной. Решили прове-
рить. Лам посылает телеграмму своему родственнику Генри Виверу, живущему в Штатах, и просит его съездить в Дайтон, чтобы проверить сообщение на месте. И вот 29 октября 1905 года на заседании авиационного комитета Аэроклуба Франции ответное письмо Вивера зачитывается публично. Мне кажется, оно заслуживает того, чтобы привести его здесь:
"Мой дорогой Лам, первого декабря я находился в Чикаго, остановился в Большом Тихоокеанском отеле и после утомительного дня рано лег спать. Только я начал засы-
пать, как в моей комнате зазвонил телефон, и мне сообщили, что на мое имя получена телеграмма. Мне ее скоро доставили. Это была загадка: "Проверь, что сделали братья Райт, необходимо съездить в Дайтон, скорее отвечай каблограммой". Я долго думал над ней, и так как дело показалось мне очень важным, то я решил попросить разъяснения у братьев Райт, которые должны были понять ее. Я телеграфировал им и, ожидая ответа не раньше утра, лег спать, но и полученный ответ ничего мне не разъяснил. В отчаянии я телеграфировал снова: "Знаете ли вы Фрэнка Лама из Парижа?" Ответ был: "Да, Лам — французский аэронавт..." Увидев слово "аэронавт", я сразу же догадался, что это те самые братья, которые несколько лет назад производили опыты с летательной машиной в Каролине. Я известил их, что буду завтра утром в Дайтоне и хочу их встретить".
Умышленно не опускаю даже второстепенные подробности этого письма, мне импонирует доброжелательность автора, меня покоряет его деловитость и приводит в полнейшее изумление американская оперативность. Ведь событиям почти девяносто лет! Нам бы да сегодня бы такой стиль! Но вернемся к письму:
"В 7 часов на следующее утро я был уже там. Вскоре по приезде я стал наводить справки, есть ли такая фирма в городе, но никто не мог дать мне точного адреса. В адрес-календаре их тоже не было, никто ничего не знал о "летательной машине". Тогда я отправился на телеграф, так как знал, что мои телеграммы доставлены по назначению. И наконец разыскал мальчика, который их доставлял, и через него узнал их адрес. Возвратясь в отель, я нашел там мистера Орвила Райта, младшего из братьев, который ожидал меня и, казалось, находился в таком же недоумении, как я сам, относительно каблограммы и моих телеграмм. Через несколько минут мы разобрались в том, что требовалось, и мистер Райт сказал, что он охотно сделает все, чтобы удовлетворить вас и меня...