Первый дон
Шрифт:
Лукреция снова расплакалась, но не могла не признать, что рассуждения Санчии были не лишены логики.
Свернувшись калачиком под одеялами, она попыталась разобраться, в чем и как изменился ее отец.
Ее отец говорил, что Бог милосердный и веселый, но Святейший Папа представлял Бога, который наказывал и часто творил жестокости. Ее сердце учащенно забилось, когда она решилась задать себе вопрос: «Как могло случиться, что столько зла совершается во имя добра, во имя Господа?»
Именно тогда она наконец-то поставила под сомнение мудрость отца. Учили ли ее добру? Действительно ли ее отец является наместником Христа на Земле? Всегда ли мнение Папы совпадает с мнением Господа? Ей вдруг стало предельно ясно, что великодушный Бог, которого она носила в сердце, разительно отличался от карающего Бога, который шептал в ухо отца.
Не прошло и месяца после смерти Альфонсо, как Александр начал подыскивать Лукреции нового мужа. Кому-то он мог показаться бессердечным, но Александр думал о будущем, не хотел, чтобы в случае его смерти дочь осталась беззащитной вдовой, которой придется есть не с серебряных, а с глиняных тарелок.
Александр вызвал к себе Дуарте, чтобы обсудить возможных кандидатов.
— Что ты думаешь о Луи де Линьи? — спросил он. — Все-таки кузен короля Франции.
— Я не верю, что Лукреция согласится.
Папа послал письмо в Непи.
Лукреция ответила: «Я не буду жить во Франции».
Следующим Александр предложил Франциско Орсини, герцога Гравину.
Лукреция ответила: «У меня нет желания выходить замуж».
В следующем письме Папа поинтересовался ее резонами. Она ответила просто: «Всем моим мужьям уготована несчастливая судьба. Я не хочу еще больше обременять свою совесть».
Папа вновь вызвал Дуарте.
— С ней просто невозможно иметь дело. Такая злобная, раздражительная. Я же не буду жить вечно, а после моей смерти заботиться о ней будет только Чезаре.
— Она, похоже, неплохо ладит с Хофре, да и с Санчией тоже, — заметил Дуарте. — Ей нужно больше времени, чтобы отойти. Вызовите ее в Рим, и тогда у вас будет возможность попросить ее обдумать ваше предложение.
Она еще не забыла старого мужа, чтобы думать о новом, а Непи слишком далеко от Рима.
Недели текли медленно. Лукреция старалась справиться со свалившимся на нее горем, понять, ради чего жить.
Как-то поздним вечером, когда она лежала в постели и читала при свечах, в ее спальню заглянул Хофре, сел в кресло рядом с кроватью.
Светлые волосы он убрал под шапочку из зеленого бархата, глаза покраснели от недосыпания. В этот вечер он рано отправился спать, а потому Лукреция удивилась, увидев, что он полностью одет, словно собрался на прогулку. Но прежде чем успела задать вопрос, он заговорил, словно слова с силой срывало с его губ:
— Я стыжусь поступков, которые совершил. И за них сужу себя. Никакой Бог не сможет так меня судить. Я совершал поступки, за которые меня осудил бы наш отец…
Лукреция села, с опухшими от слез глазами.
— Что же ты сделал, маленький брат, если тебя может, осудить наш отец? Из нас четверых только тебя он оставлял в покое, и ты остался самым чистым.
Хофре смотрел на нее, и Лукреция видела идущую в нем внутреннюю борьбу. Он так давно хотел облегчить душу, а ей доверял больше всех.
— Я больше не могу носить в душе этот грех. Мне так тяжело…
Лукреция протянула руку, увидела, что глаза его переполнены смятением и чувством вины, поняла, что Хофре, скорее всего, еще более несчастен, чем она.
— Что же тебя тревожит?
— Ты будешь презирать меня, узнав правду. Если я расскажу об этом кому-либо, кроме тебя, жизнь моя будет кончена. Однако я боюсь, что сойду с ума, если не выговорюсь, и моя душа будет обречена на вечные муки. Этого я боюсь еще больше.
Лукреция ничего не могла понять.
— Что за ужасный грех заставляет тебя трепетать? — спросила она. — Ты можешь мне довериться. Я клянусь, что не причиню тебе вреда, ни одно сказанное тобой слово не покинет моих губ.
Хофре посмотрел на сестру, а потом выпалил:
— Нашего брата Хуана убил не Чезаре.
Лукреция быстро прижала пальцы к его губам.
— Больше ничего не говори, брат мой. Не произноси слов, которые я слышу своим сердцем, ибо я знаю тебя с той поры, как младенцем держала на руках. Но позволь спросить, что заставило тебя решиться на такое?
Хофре склонил голову на грудь сестры и зашептал, когда она нежно обняла его:
— Санчия. Моя душа связана с ее неведомыми мне узами. Без нее мне не жить.
Лукреция подумала об Альфонсо и поняла. Подумала о Чезаре. О том, как, должно быть, он мучился от любовных терзаний. Теперь она жалела всех тех, кто пострадал от любви, в тот момент она вдруг осознала, что любовь — более разрушительная сила, чем война.
Чезаре не мог продолжить объединение Романьи, не повидавшись с сестрой. Он хотел объясниться, попросить прощения, вернуть ее любовь.
Когда он прибыл в Непи, Санчия попыталась не пропустить его к Лукреции, но он отстранил ее и прошел в покои сестры.
Лукреция наигрывала на лютне какую-то простую мелодию. При виде Чезаре ее пальцы застыли на струнах, слова песни — на губах.
Он подбежал к ней, опустился перед ней на колено, опустил голову.
— Я проклял день, когда родился, причинив тебе такое горе. Я проклял этот день, когда понял, что люблю тебя больше жизни, но хотел увидеть тебя, прежде чем идти в бой, потому что без твоей любви никакая победа мне не мила.
Лукреция положила руку на его каштановые волосы, гладила их, пока он не поднял голову. Но ничего не сказала.