Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
В железнодорожных мастерских тем временем один товарищ намочил в воде свою красную рубашку, вроде бы выстирал, и повесил сушить над крышей. Ведут жандармы Калинина в тюрьму, а над мастерскими развевается красный флаг! Пришлось блюстителям порядка лезть на крышу...
Увезли Михаила Ивановича в Петербург, потом сослали на север, а организация, созданная им, продолжала действовать. Месяц спустя пришли в Прибалтику очередные номера «Искры», и там в разделе «Хроника революционной борьбы» прочитали подпольщики коротенькое сообщение: «Ревель. 15 января арестован рабочий Михаил Калинин (в третий раз)».
Столько хорошего и удивительного рассказывала Словатинская о
Как-то само собой получилось, что они вместо вышли из дома. Михаил рассказывал об Олонецкой губернии, о том, какая суровая там зима, как он скучал без книг и газет. Пришлось написать товарищам об этом. В ответ поступила посылка из Ревеля, от эстонских друзей: тяжеленный ящик с литературой. Вот уж дорвался тогда до чтения!
Прощаясь с Катей, спросил, можно ли повидаться с ней завтра? И обрадовался, услышав быстрый ответ. На следующий день он принес ей букет цветов: первый букет, полученный Катей не от родных и не от подруг.
Время было напряженное. В Москве восстание. На Путиловском заводе, куда опять устроился работать Михаил Иванович, ждали сигнала к выступлению. Вместе с товарищами из боевого центра Нарвского района Михаил Иванович готовился взорвать мост на Николаевской железной дороге, чтобы царь не мог перебросить войска в Москву. Но при всей своей занятости он все-таки два или три раза в неделю приезжал к Кате. Скоро стало ясно, что они любят друг друга, не могут больше жить порознь. Однако Михаил не решался заговорить о свадьбе. Согласится ли Катя связать свою судьбу с беспокойной судьбой профессионального революционера, для которого собственное благополучие на втором плане?
Катя хорошо знала, какой он смелый. Били его в тюрьмах, запугивали, заставляли отказаться от убеждений, обещали райскую жизнь. Но он твердо стоял на своем. В какую угодно дискуссию с каким угодно противником вступал не колеблясь, а вот с любимой своей объясниться не мог... Потом уж, когда Михаил Иванович перевелся работать на Трубочный завод, большевики избрали его членом Василеостровекого районного комитета партии и членом Петербургского комитета. И вот в апрельский вечер девятьсот шестого года пришел он к Кате взволнованный и грустный. Все порывался сказать что-то. Она тоже разволновалась - сейчас услышит долгожданные слова. А он повел речь о том, что должен на некоторое время уехать и это связано с риском. И вдруг спросил, глядя прямо в глаза: «Если что случится, навестишь в тюрьме?» - «Навещу».
– «Но посторонних не пускают, могут пустить только невесту...» Михаил Иванович напрягся, ожидая ответа. «Что ж, скажу, что невеста твоя...» - улыбнулась Катя.
Вот так и объяснились. А через несколько дней Михаил Иванович уехал. В Стокгольм, на Четвертый съезд партии. Об этом съезде, о встрече с Владимиром Ильичем он рассказал ей позже, в июне, когда они уже поженились.
Скромная была свадьба. Пригласили друзей, пили чай с пирогами. И жили потом скромно. Родился Валерьян, пришлось, избегая жандармских преследований, уехать к матери Михаила, в Верхнюю Троицу. Бедствовали там. Михаил жег в лесу уголь, возил продавать в
А потом снова арест, ссылка в деревню. И еще арест, и еще. Сколько их было всего? Кажется, четырнадцать...
В спальне послышались голоса детей. Быстро и весело говорила Юленька. Надо идти к ним, а то начнут шуметь, разбудят отца.
Осторожно поправила подушку Михаила. Когда теперь снова увидит его? И увидит ли вообще? Вооруженное восстание - это самый серьезный шаг. Середины не будет: или все, или ничего!
Подавив вздох, она встала и направилась к двери, за которой смеялись дети.
6
Иван Евсеевич Евсеев возвращался к себе на Франко-Русский завод. И авроровцы направлялись туда же - их крейсер после капитального ремонта стоял у заводской стенки.
Длинный сутуловатый Федя Демидочкин засыпал на ходу после бессонной ночи. Товарищи подталкивали его - не упади! Сосредоточенно шагал широкоплечий неразговорчивый богатырь - машинист Григорий Орехов, надежный помощник Евсеева.
Иван Евсеевич подшучивал над ними:
– Эх вы, иваси-караси, одну ночь не поспали, а уж носами клюете. А вот нам, когда с японцами схлестнулись, трое суток, безусловно, глаз сомкнуть не пришлось. И ничего, выдержали.
– Ты кем служил-то?
– оживился Федор.
– Гальванером на крейсере. Порядки в ту пору, до японской войны, жестокие были. Вы царской каторжной службы хлебнули, а тогда - хуже каторги. Чуть что - боцман цепочкой от дудки по казенному месту. А то и кулаком в зубы. Месяцами на рейде стояли, суши не видели.
– Расскажи ему, как в госпиталь попал, - посоветовал Орехов.
– И вспоминать неохота!
– Нет, расскажи: молодому полезно послушать для полного понимания.
– Ну, если для полного, - усмехнулся Иван Евсеевич.
– Я в ту пору тоже, безусловно, не старше Федора был. Утром как-то поднялся до побудки по своей надобности. Одеваться не стал. Решил, что и так добегу, начальство не заметит, - кому охота шастать по палубе в такую рань? И как раз налетел на вахтенного офицера - чуть головой не двинул в живот. Вытянулся перед ним, безусловно, в ботинках на босу ногу. «Т-э-э-кс, - проскрипел лейтенант.
– Ты это в каком виде, свиное рыло? Ты что же это на военном корабле кабак разводишь?» - «Виноват, ваше благородие!»
Иван Евсеевич передохнул немного и продолжал:
– Вахтенный офицер этот, с длинной немецкой фамилией, до сих пор у меня перед глазами. Такой придира и зануда, что матросы мало только не плакали от него. А в тот раз он, видно, не выспался или поднялся с левой ноги. Долго читал мне нотацию, потом вызвал боцмана и велел дать работу потяжелей - драить ржавчину на якорной цепи... Было это в декабре, уже выпал снег, и морозы по ночам прихватывали порядочные. А меня так и погнали на полубак в белье. Правда, сжалился боцман, дал вместе с железной щеткой брезентовые рукавицы и старую шинель, чтобы хоть малость прикрыться... Ну, работал я, безусловно, как зверь: не до отдыха - чуть остановишься, сразу мороз прохватывает. Наконец из сил выбился, решил присесть в затишье на минутку. И надо же так случиться - как раз в это время вахтенный офицер явился. Увидел, что я сижу, побелел от злости, ткнул пальцем в крайнее звено якорь-цепи: «Это что такое?»