Первый Тест На Божественность
Шрифт:
– Хм. Давай, по порядку: кто такой, как пропал, почему тебе его не найти?
– Звать Ермаком, Ермолаем, то бишь. Годков ему из ранних …надцати будет, отрок совсем ещё. Терентьевский он сын. Они здесь всю самогонку держат. Вот, – слегка растерянно закончил Дед, щёлкнув пальцем по бутыли.
– Ясно. Люди с весом и положением в обществе. А пропал-то как?
– Приходить перестал. Раньше через день наведывался да до вечера у меня околачивался. А тут неделю нет. Ну, я аккуратненько поспрашивал, что да как, а народ грит – уехал Ермашка, вроде как науки постигать отправили. Куда – никто толком не знает.
– Так, может, и правда уехал? –
– Мы с ним про всё говорили. У него и дружбы-то ни со сверстниками, ни с кем постарше не было, окромя нас с Петровичем. И про поездку он ничего не говорил. А главное – не те у него отношения в семье были, чтоб его учиться куда отправили. Мы с Петровичем, знамо дело, пошуровали рядом с их домом, да только неделя уже прошла… Сначала-то подумал – заболел малец. Старый дурак,.. – глаза деда предательски заблестели.
– Думаешь, убили?
– Нет, – тут же встрепенулся старик. – Потому и помощи прошу. Думал бы, что убили, сам бы всё узнал и сам бы расплатился, чин по чину. Но он жив. Пока.
– Откуда такая уверенность?
Дед замялся, а потом твёрдо сказал:
– Чую.
–Чуешь? – с сомнением в голосе переспросил Иван.
– Чую, – не меняя интонации, повторил старик.
«– Он не чует – он знает. Но откуда – не скажет.»
– С самими-то родственниками разговаривал? – проигнорировал оба высказывания Ясенев.
– Нет. Они меня на дух не переносят. Петрович их старшому ногу прокусил как-то. Как раз за мальца и вступился.
– Недавно?
– Да не… с год назад.
– Угу. А ты значится здесь уже…?
– Да почитай шестой год будет, в сентябре.
– Я так понимаю, ты сюда не от хорошей жизни пришёл. Может, кто из прошлого?
– Нет. Точно нет. Здесь же все на виду. А неделю назад никто новый не являлся.
– Ладушки. А как насчёт всего остального? Ничего не произошло в те дни… экстраординарного… ну, в смысле, необычного?
– Да я сам над этим уже думал. Но та неделя спокойная была. Ничего такого, с чем можно было бы связать.
– Понятно. А от меня-то ты чего хочешь? Чужак, задающий такие вопросы, вызовет ещё больше подозрений, чем ты, если сам будешь спрашивать.
– Так-то оно так. Об таких глупостях и не прошу. Мне другое надобно.
Иван сделал приглашающий жест рукой: выкладывай, мол.
– Терентьевы где живут, там и слезу свою гонят. Домина у них здоровый: говорят, в старое время жил здесь какой-то помещик. Ну, так вот, как Ермак уезжал – никто не видел. Про Терентьевых стараются не болтать, даже среди своих, дюже они мстительные. Только чую я – там он ещё, в домине ихней. То ли на чердаке заперли, то ли в погреб кинули, по-другому убёг бы давно, он малец шустрый. Я ему всегда говорил: коли что, приходи, мол, выручу… В общем, сунуться я туда не могу – архаровцы там Терентьевские. Пост блюдут, мать иху за ногу. Всё боятся, что тать местная на штурм пойдёт.
– Неужто пара костоломов тебя останавливают? Да ещё с таким напарником! – пес, поняв, что последнее касалось его персоны, уставился на Ивана, словно желая определить степень сарказма в сказанном.
– Тю! Ты что ж, касатик, на слабо нас с Петровичем ловишь? Смотри, Петрович у меня юмор не одобряет, – старик обменялся многозначительным взглядом с псом. – Ну, а коли сурьёзно, то – да, останавливают. Только не они, а их присутствие. Я ж говорил, я здесь тоже пришлый, хоть и шесть годков как. А Терентьевы на своей земле и в своём праве. Если я даже паренька вытащу, то надо будет или уходить в поспешности, или перед сходом как-то оправдываться. А там почти половина свои души гнилые пропила и продала – сам понимаешь, кому.
Меня-то и так, мил человек, не трогают только оттого, что тут живу, – старик постучал ногой по полу, – на отшибе.
– Верю. Но чем же я вам помочь могу? Может, тебе и парню коридор организовать? Вертушка прямо отсюда, новые документы… Будет стоить, но я могу.
– Благодарствую, но нет. Я так уже уходил разок, не попрощавшись. До сих пор через плечо оглядываюсь. Не хочу, чтобы и малец так жил. А по душе сказать, так и сам новых врагов не ищу. Старых хватает.
– Можешь не продолжать, я понял. – Ясенев уставился на столешницу, будто в ней был скрыт ключ к решению неожиданно возникшей перед ним задачи. – А какие у нас тогда варианты? Толик, что думаешь?
«– Вариантов может быть много. А вот данных маловато.»
– Согласен. Дед, расскажи про этих местных Аль Капоне. Сколько их, чем дышат, как отдыхают. Друзья? Враги? Давай, всё, что знаешь.
Старик опрокинул очередную стопку, почесал в затылке, пару раз кашлянул и начал лекцию…
Тук… Тук… Тук… Топор раз за разом взлетал и падал точно в середину очередного полена. В руках детины здоровенный колун выглядел лёгким и изящным индейским томагавком. Очевидно, парню было вполне по силам заносить его и одной рукой, однако тут было одно «но»: он успел накидаться. А потому вторая рука нужна была ему для прицеливания. Выражение «пьяный в дрова» было здесь явно не в ходу, ибо теряло всякий свой смысл, будучи посрамлено такими вот самородками.
– Васька! – басом разнеслось по двору. – Хорош щепки строгать!
Топор, прервав полёт, завис в воздухе, в сантиметре от новой жертвы. Для человека с менее внушительной комплекцией такой трюк был бы просто невозможен. Но Вася его даже не заметил. Вася был слишком занят, пытаясь обработать своим глубоко проспиртованным мозгом внезапно поступившую информацию.
Даже будь Городок в несколько раз больше, по нему всё равно ходили бы легенды о двух вещах: Васиной силище и его же интеллектуальных способностях. Впрочем, и тогда об этом говорили бы только шепотом и исключительно за Васиной широкой спиной. Потому что соображал Вася, может, и медленно, и, может, не очень хорошо, но зато очень легко обижался, когда кто-то намекал на его недостатки и избытки. Легко и очень быстро. Почти так же быстро, как бил. Собственно, обычно всё происходило именно в этой последовательности: сначала Вася бил, а потом уже обижался. И поэтому бил снова. Причём во второй раз он всегда промахивался, ибо первого раза хватало за глаза.
– А ну, бросай топор да поди сюда, дурья твоя башка!
Раскатистый бас принадлежал человеку не менее, а вовсе даже более грозному, чем сам Василий: его почтенной матушке, Варваре Ильиничне. О главе семьи Терентьевых можно было сказать много. Даже очень много. Но, во-первых, ничего из сказанного не смогло бы даже оцарапать поверхность того, что испытывали имевшие дело с Варварой Ильиничной лично; а во-вторых, в городе никто не рисковал вымолвить о ней хоть слово. Когда-то, очень давно, одна сплетница не удержалась, но последующая участь ея была столь печальна, что больше прецедентов не возникало.