Первый узбек
Шрифт:
– Милейший, вы только посмотрите, какие великолепные ткани для вашей любимой жены! Я продаю их почти даром, ничего не оставляя себе! Только из уважения к вам и вашему присутствию на базаре я вам отдам их по два фельса за одно кари! Если у вас нет жены, то это подойдёт для вашей дочери… – Он так быстро и громко говорил, что растерявшийся прохожий сделал шаг в сторону лавки.
Всё, бухарец оттуда не вырвется до тех пор, пока чего-нибудь не купит!
На выходе из крытого рынка, невдалеке от дверей, запирающихся на ночь, сидели на корточках несколько дехкан. Видимо, приехали из соседнего с Бухарой кишлака продать свой немудрящий товар. К этому времени в бухарских садах созревают хурма и поздние сорта яблок. Халаты на дехканах потёртые, в дырах, ветхие, вместо поясных платков – верёвки. Босые ноги в дорожной пыли и грязи, пятки такие, как будто они год своих ног не мыли. Разговаривают настолько тихо, что непонятно, слышат ли сами себя? Приостановившись и делая вид, что разглядываю знакомых в толпе, кое-что я всё-таки разобрал:
– Братья, неспроста всё это. Вот увидите, будет опять война, опять будут собирать двойной налог и опять по нашим спинам пойдут гулять плети сборщиков недоимок. Это хорошо, если нашего хана не победят, а то ворвутся в город и в наш кишлак кочевники – и прощай жизнь. Я уже не говорю про честь жены и дочерей. Не верю я хану, ничего он о нашей жизни не знает. Знал бы – давно сделал налог меньше. – Дехканин огляделся, примолк.
– Ты прав, Юсуф, прав, как всегда, – мотнул сивой бородой худой бедняк, сидящий рядом.
– Мне урожая даже до зимы не хватает, я уже не говорю про вес ну. У меня два взрослых сына, и я не могу их женить. Внуков в доме нет, откуда народ прибавится? Была дочка… Какой-то бек увёз, ни про калым, ни про свадебный той разговора не было. Не знаю, жива или давно на том свете. И кочевники для её унижения не понадобились. – Дехканин вытер глаза рукой. Ладонь его, землистая и заскорузлая, с обломанными ногтями, мозолистая от тяжёлой работы, привыкшая к чёрному труду, размазала скупые слёзы.
Сидевшие рядом дехкане кивали. Их лица были почти равнодушны, но где-то в глубине их глаз, то ли теплилась надежда на лучшую долю, то ли им уже было настолько всё равно, что будет дальше. Мне стало страшно от этого всепоглощающего безразличия. Я поднял глаза на Зульфикара. В подобных случаях я стараюсь ни во что не вмешиваться – всех не накормишь, всем не подашь на жизнь, всех не облагодетельствуешь. Люди сами должны выбираться из тяжёлых обстоятельств. Подашь одному, а десяток людей, стоящих рядом, могут быть в худшем положении. У кого-то ребёнок умирает от недоедания, у другого лошадь пала от бескормицы, у третьего сын погиб на войне. Перечислять всех сил не хватит.
Мужские слёзы я тоже видел, ими меня не удивить. Но эти слёзы были не напоказ, они что-то сделали со мной, а что – я не понял. В груди что-то шевельнулось. Неужели жалость к этому оборванному, битому жизнью и судьбой скуластому, тощему дехканину? Он негромко вздыхал, как бы про себя, понуро шмыгал носом и продолжал бессмысленно кивать. Толпы людей обходили эту оборванную кучку кормильцев, стараясь не задеть их полами нарядных или просто чистых халатов. Кто-то смеялся, кто-то не замечал их, как мы не замечаем пыль под ногами. И от этой бесчувственности окружающих мне стало ещё хуже. Моя совесть, так некстати проснувшаяся сегодня утром и терзавшая меня на протяжении всего дня, резко пнула ногой в душу.
Зульфикар уже стоял возле своих воинов. Они молча слушали своего наиба, и ни один мускул на их лицах не дрогнул. И вот он уже рядом со мной.
– Ахмад-Касым ждать будет, а вот солнце мне не остановить. Стемнеет, и мы с тобой ничего не увидим, а смотреть при свете горна на оружие не годиться. – Как всегда, ни одного лишнего слова, лишь самое необходимое. Но я всё-таки вопросительно посмотрел на него.
– За дехканина не беспокойся, от богатства не умрёт, а сыновей женит. Если умным будет. И дочку найдём.
Совесть свернулась в мягкий клубок и задремала. Улицы Бухары узки и грязны. То тут, то там отбросы, непотребный мусор, колдобины и вездесущая пыль, несмотря на дождливую осень. Когда передвигаешься верхом, то всего этого не замечаешь, а когда ходишь пешком, как все, то поневоле смотришь под ноги, чтобы не угодить в кучу дерьма или некстати разлившуюся лужу чего-то донельзя вонючего.
– Зульфикар, а почему в нашей благословенной Бухаре так грязно, улицы неприбраны, дороги, если это можно так назвать, в рытвинах и колдобинах, – вытаскивая ноги из очередной ямины, спросил я.
– А ты это только заметил, великий хан? Улицы такие, какие были вчера, и луну назад, и даже такие, как в прошлом году. Для того чтобы сделать улицы гладкими и чистыми, нужен или новый налог, или новая повинность – дорожная. Хакиму города не до красоты, ему бы с каракчи справиться да себя не забыть.
– Но неужели нельзя хотя бы перед своими воротами подмести и засыпать колдобину? Или самому хозяину не противно, когда перед калиткой куча навоза лежит и смердит ему в нос? Что, у них и во дворе такая же грязь? – Я возмущался не потому, что впервые это всё увидел, а потому, что по этим улицам к базару от караван-сарая ходят купцы и погонщики, которые непременно разнесут всё это по караванным дорогам и приукрасят стократно. Сказал же Энтони Дженкинсон, английский купец, что Бухара похожа на кучу земли. Хорошо, хоть не дерьма!
– Это ты славно придумал, великий хан. Пусть по утрам все подметают улицу от своих ворот до ворот соседа. Было такое раньше, но потом забылось, а люди привыкли и к навозу, и к нечистотам. А около чьих ворот будет мусор – один медный фельс штрафа, глядишь, чисто будет и казне прибыток. Правда, это дорого, но чем строже наказание, тем тщательнее выполняется предписание. Про дворы ты зря напраслину возводишь, во дворах у всех чисто.
– Не может быть! Давай заглянем к кому-нибудь?
Но Зульфикар лишь покачал головой и продолжил:
– Люди боятся показать свой достаток, потому что тут же выскочит какой-то сборщик налогов и начнёт считать. Вот тогда ремесленнику край придёт. А следить за всем должен аксакал махалли. – Зульфикар довольно заулыбался, наверное, ему тоже до смерти надоела эта грязь. – Мухтасиб без дела сидит, пусть соберёт всех аксакалов Бухары и занимается делом, а то жиром заплыл…
– Вот-вот, нравственные каноны государства и чистота в городе это как раз для него. Не знаю, заплыл он жиром или нет, а то, что разленился, это точно. В диване только свою крашеную бороду руками гладит да глаза к потолку закатывает. Надо спросить у него, сколько человек ему помогают по утрам умываться. – Удивительно, что во мне проснулось любопытство. Этому я был несказанно рад, больше луны я ни на что не обращал внимания.