Первый узбек
Шрифт:
– Великий хан, слава Всевышнему, мои братья благополучны. Я предполагаю, что сокращение податей и налогов обязательно и безусловно приведут к их оскудению. Сейчас я точно не могу сказать, что кто-то уже разорился.
– Вы разве только что не сказали о том, что причиной увеличения налогов являются войны и оскудение богатого сословия! Про войны я и без вас знаю, я вас попросил разъяснить положение несчастных беков. – Джани-Мухаммад-бий сделал попытку бухнуться на колени, но запутался в фиолетовых полах халата, ноги его разъехались в разные стороны. Он вынужден был, вытянув руки, ухватиться за хонтахту, чтобы не представлять собой ещё более жалкое зрелище.
– Что с вами? Я задал простой вопрос, на него несложно ответить: кто разорился? Или вы не помните всех именитых беков нашего ханства? Или они уже исчезли, не успев услышать угрозы о сокращении налогов в их пользу? Или вы сами стоите на пороге разорения? – Задавать такие вопросы легко, вот ответить на них трудно – «выпущенная стрела назад не возвращается».
– Простите, великий хан, я оговорился, я как в тумане, голова болит, но сейчас я не могу назвать ни одного из ваших приближённых, кого бы постигло сие несчастье. – Я его накажу, в следующий раз будет думать, что говорить.
– Так не нужно необоснованно сотрясать воздух ложными предположениями. Вы не сплетница на базаре, вы учёный муж и государственный деятель. А для того чтобы в вашей голове произошло просветление, вы к вечернему пиру подготовите сто двадцать шёлковых поясных платков и принесёте в пиршественную залу после вечерней молитвы. И добавьте к ним шестьсот золотых. Да не смейте брать безвозмездно у купцов, они на караванных дорогах своей жизнью рискуют, чтобы доставить товары в целости и сохранности. – Вот теперь он наконец-то разобрался со своими ногами, исхитрился пасть на колени, всем своим видом говоря: «Пронеслась буря, но не сломала». Джани-Мухаммад-бий схватил мою руку и начал целовать:
– Великий хан, всё сделаю в точности и неукоснительно! Только прикажите, солнце на небосклоне мудрости, всё будет исполнено! Можно мне удалиться для выполнения вашего распоряжения? – терпеть не могу, когда мне целуют руку: каждый норовит её обслюнявить…
– Удаляйтесь и помните, что я сказал о купцах. Бумаги оставьте, я их просмотрю.
Надо что-то делать с Джани-Мухаммад-бием, сколько он ещё будет мне голову забивать своими глупыми словами и делами? Штрафы на него не действуют, он мог бы принести не шестьсот, а тысячу золотых и не поморщиться. В его руках монетный двор, и золото мимо него не проходит. Кого бы мне назначить начальником зарбхоны? Нет людей. Нет людей честных – как только оказываются вблизи золота, так голову теряют. Чеканщики в монетном дворе работают голыми, в одних передниках, прикрывающих срам. Напротив них стоят такие же голые надсмотрщики, а всё равно монет выходит меньше по весу, чем дано золота на их изготовление. Сговариваются они, что ли? И куда девают это золото – не иначе, как глотают, а потом роются в своём дерьме, отмывая его и богатея.
– Уважаемый Науруз-бий, не могли бы вы взять на себя заботу о монетном дворе? Сейчас, как никогда, нам нужен верный человек, который мог бы сделать так, чтобы золота не становилось меньше при чеканке монет, – спросил я, отвечая не по нашему разговору, а своим мыслям. И я очень надеялся, что мирзабаши согласится, но он отчего-то побледнел и вроде усох посеревшим лицом.
– Великий хан, лучше сразу прикажите казнить меня. Джани-Мухаммад-бий изведёт меня, если узнает о назначении на такое сладкое место, принадлежащее ему… А его братья меня просто убьют!
– Неужели вы боитесь его больше, чем меня? Так кто в благословенной Бухаре хан – я или он?! Или я не смогу вас защитить?! – Я разозлился так, что у меня сразу вспотела голова, в горле забулькал гнев, поднимающийся откуда-то из глубины живота. Если уж Науруз-бий страшится Джани-Мухаммад-бия, значит, его надо действительно убирать. Устранить тихо, но так, чтобы никто не заподозрил опалы, в том числе и сам Джани-Мухаммад-бий. – Хорошо, я не настаиваю. Не могли бы вы предложить достойного человека на это место, не слишком падкого на золото.
– Предложить можно, великий хан. Но вы должны приготовиться к тому, что на нового человека сразу посыпятся жалобы – чаще всего несправедливые и говорящие о том, что тот ворует. Сможете ли вы не верить им? Простите, а почему вы не назначаете на это место своего венецианца? У него родственников в Бухаре нет. – Науруз-бий хитро скосил глаза, показывая, что он говорит чистую правду и радуется, что я пока передумал назначать его на это рискованное, гиблое место.
– А теперь, уважаемый Науруз-бий, подготовьте указы и пусть их сегодня же самые голосистые жарчи прочитают на базарах. В мечетях самые сладкоголосые азанчи должны постараться в силу своих лёгких. Не всё им красавиц с минаретов разглядывать. Позаботьтесь переслать указы хакимам всех крупных городов Мавераннахра. Да вы сами знаете, что надо делать. А насчёт начальника монетного двора я подумаю. – Перед мысленным взором возник образ щуплого, низкорослого Алонзо Альбертини. Венецианец почти пятнадцать лет работает в зарбхоне, в воровстве пока уличён не был.
После ухода Науруз-бия я окликнул Зульфикара, который бесшумно вышел из своего укрытия. Мы решили пройти через пиршественную залу: чаще всего я не обращаю внимания на такие пустяки, но сегодня здесь будет решаться важное дело. В просторном помещении шла подготовка. Вокруг низких столов были разбросаны подушки – атласные, шёлковые, бархатные. От их ярких, праздничных расцветок рябило в глазах.
Большие серебряные блюда, где горками лежали узорно нарезанные дыни вперемежку с крутобокими персиками и красными яблоками, окаймлённые сизым виноградом, вольготно разместились в центре столов. Вокруг на плоских ляганах лежали самсы замысловатых форм. Треугольные, круглые, квадратные, покрытые аппетитной блестящей оранжевой корочкой. Я понял, что здоровье моё постепенно возвращается, поскольку от дурманящего запаха во рту непроизвольно появилась слюна. Моя рука потянулась к ближайшей самсе. Мгновенно рядом оказалась рука Зульфикара:
– Великий хан голоден? – я послушно отдёрнул руку.
Я всегда ем пищу лишь после того, как её попробовал специальный человек. Много их сменилось. А эти самсы, хоть и аппетитные на вид, могут мне навредить. Взгляд в сторону Зульфикара. Странно, что он не улыбался, его лицо было каменным. Я знаю, он боится за меня, но больше всего за себя боюсь я сам.
– Нет, мой кукельдаш, я не голоден. Но мне показалось, что дастурханчи не совсем аккуратно разложили эти самсы. Не слишком рано самсу выставляют на дастарханы?
Подлетевший на цыпочках дастурханчи замотал головой и резво начал перекладывать все самсы в блюдах. Он кланялся и приговаривал что-то слышное только ему. Зульфикар усмехнулся, поймав меня на крохотной даже не лжи – на незаметной никому уловке.
Сушёные финики и очищенные орехи – грецкие, миндальные, земляные, фисташковые, горками лежали в маленьких разноцветных стеклянных корзиночках.
Небольшие тёмно-синие пиалы наполнены белой сузьмой. Это было приятное для глаз сочетание. Фаянсовые кувшины с моим любимым кумысом. И никакого вина. Что делать, пришёл ко мне в гости, пей то, чем я угощаю .