Первый узбек
Шрифт:
В тонкогорлых вазах для украшения стола и услады взора теснились великолепные розы, скромно отсвечивали лилии тонкими, длинными лепестками своих чашечек. Благородно сверкали разноцветные астры, соседствуя с зелёным обрамлением узких листьев отцветших ещё весной ирисов. Дастурханчи и их помощники неустанно сновали вокруг, словно исполняли замысловатый, известный только им волшебный танец, восхищающий глаз и радующий сердце. Немного в стороне, на возвышении был дастархан для меня и главных чиновников государства, позади него висел ковёр. За ним место для Зульфикара – он никогда не сидит за столом с благородными, но смотрит, что мне наливают в пиалу и кладут на блюдо.
Я решил, что всё так, как надо. Люди, занимавшиеся подготовкой, прекрасно знали своё дело. Надо будет вечером похвалить их, чтобы в следующий раз они всё сделали ещё лучше. А к похвалам прибавить несколько монет. Да, не забыть про музыкантов и поэтов – они должны радовать слух пирующих. Но это сделают и без меня, когда на пиру присутствует хан, очередь из поэтов и музыкантов выстраивается до Плеяд.
После отъезда Нахли в Герат я почувствовал, что привык к нему. Но ничего не поделаешь, тем более что Кулбаба сердечно поблагодарил меня, что я разрешил его другу посетить Герат. Из пиршественной залы я отправился в библиотеку. Она находилась здесь же в Арке, но на другом его конце, в обширном здании. Мне хотелось ещё раз посмотреть на печатные книги, привезённые Али из своих странствий по миру.
Наши каллиграфы чрезвычайно гордятся своим искусством рукописной книги. Но я считаю, что это искусство было хорошо, когда люди не знали печатного станка. До того, пока славный Иоганн Гуттенберг ещё не придумал изумительной машины, делающей книгу понятной, а самое главное – дешёвой. Переписчики книг при своей работе делают множество ошибок, иногда что-то добавляют от себя, не думая о том, что их об этом никто не просит. А почерк? Зачастую не разобрать, что за букву изобразил переписчик, какие мысли в этот момент бродили в его глупой голове. Печатные же книги проверяются и сличаются грамотными людьми, не допускающими ошибок. По одному штампу с наборным шрифтом можно сделать столько копий необходимой книги, сколько понадобится.
Печатная книга может восполнить нехватку учебников в медресе. Можно и нужно отпечатать Коран – величайшую и ценнейшую книгу мусульман. Все рукописи, хранящиеся в единственном экземпляре, следует отпечатать и распространить по нашему обширному государству. Самая лучшая бумага в мире, которой не гнушаются пользоваться другие народы, производится в Самарканде! Тогда в мактабах дети будут учиться не шесть лет, а всего два года. В медресе не будут торчать тридцатилетние студенты. Эти балбесы двадцать лет протирают штаны и халаты за заучиванием наизусть книги, потому что её нельзя забрать домой и почитать на досуге.
Али с Ульмасом проучились в истанбульском медресе Фатхи два года и прошли полный курс обучения архитектора. Они рассказывали, что все заработанные деньги тратили на книги и чертежи.
Разглядывая книги, привезенные Али, я вспоминал, что китайцы давным-давно, ещё до европейцев, придумали печать. Именно они печатают не только книги, но и картинки к ним. Наши же переписчики вставляют в свои книги миниатюры, нарисованные художниками. Господи, Твоя воля, как же отличаются плоские рисунки и миниатюры наших художников от полных объёма и жизни картин западных умельцев! Я не завидую им, я просто хочу, чтобы у нас было не хуже, а лучше. Но для того, чтобы было лучше, не нужно надуваться спесью и говорить, что гяурские штучки нам ни к чему. И всё, что есть у нас, – это дань предкам, и не более. Не нужно без конца твердить о том, что было хорошо для них когда-то – хорошо для нас и сейчас.
Пользуются же на Западе нашими кольчугами, которые с незапамятных времён изготавливают в Хорезме. Едят сахар, производимый только в Индии, пьют кофе из Аравии, носят шёлк из Китая, ходят по нашим хорасанским коврам. Почему бы и нам не позаимствовать то, что полезно и необходимо государству? Не могу убедить в этом не только придворных, но и высших чиновников – машут руками, закрывают свои хитрые морды рукавами халатов, как девицы на смотринах свахи. Нет, чтобы своей головой подумать, какая выгода от этого нововведения будет государству и польза просвещению.
А муфтии и муллы туда же – конечно, если все начнут читать и пи сать, как же они будут народу голову дурить?
Вот и делаем всё по старинке, как при прадедах. Придёт время, опомнятся люди, да поздно будет. Наша вековая отсталость станет причиной того, что завоюет нас какое-нибудь сильное, большое и более развитое по сравнению с нами государство, и будем мы в рабах ходить… Сетовать, рвать на себе волосы, пенять на обстоятельства и на плохое управление. Но не хотят они думать о том, что станет со страной после их смерти. Они думают только о том, что с ними самими станется. О детях иногда думают, но недолго и не слишком часто.
Китобдар Джалил любил книги больше детей и жены, и я подозреваю, сильнее, чем меня. Он часами мог рассказывать, где и когда приобрёл ту или иную книгу. Сколько времени выторговывал каждый медный фельс, запрошенный за книгу, сколько времени переписывалась редкая книга, сколько золота и дорогой киновари ушло на изготовление чернил, сколько художников рисовали миниатюры. Мне всегда нравились люди, которые болеют за своё дело, поэтому Джалила я любил. А ещё я очень любил и люблю книги. Единственного человека из своего окружения я называю уважительно – Джалил-ака. Не потому, что он седобородый и старше меня, а потому, что этот человек во всём поддерживает меня и мечтает о печатном станке больше, чем я. Мечтает так, как мечтает молодой джигит о любимой невесте – страстно и неустанно, денно и нощно, со всем пылом юности.
Что я могу ему сообщить? Да пока ничего. Книги наши надо печатать арабским шрифтом. Это отдельная история, и никто в подлунном мире делать этого не хочет. Слишком много разорения видели от мусульман закатные страны, и для них наше дальнейшее возвышение – кость в горле и кинжал в сердце. Переговоры об изготовлении шрифта зашли в тупик. Мы пробовали сами сделать такой станок, но ничего не получилось – буквы, сделанные из меди, размазывали краску на бумаге и производили мутный, размытый оттиск. Это привело в неописуемый восторг шейх-уль-ислама Тадж ад-Дина, твердившего, что Аллах не потерпит кощунства и не допустит печатной книги:
– Все, у кого есть глаза, видят, что эти гнусные опыты не годятся для изысканных арабских букв! Все, у кого есть вера в Аллаха, всемилостивого и милосердного убедились, что нам не нужны те вещи, которыми пользуются гяуры.
Счастью его не было предела: он ещё долго ходил по Бухаре и рассказывал всем, что опыты с печатной книгой с благословения Аллаха провалились. Что самое ужасное – люди ему верили. И если раньше все окружающие книголюбы поддерживали меня делами, то теперь если и поддерживают, то только словами, которые ничего не стоят.