Пёрышко
Шрифт:
– И ты один все время жил?
– Почему один? С матерью.
– Не о том я.
Понял о чем, догадался. По лицу, опущенному со стыда.
– В Муроме корчма есть, да и не одна. Так вот там не только хмельные напитки продаются, но и любовь женская. Бывал я в той корчме. Нечасто, но все же. На девиц тех Мира внимания не обращала, понимала, что ни одну из них полюбить не смогу. Можешь судить меня, Ясна, много плохого я совершил. Иногда подумаю, ведь и Мира-то не виновата - все мы существа Божии. Что теперь делать, если она такой уродилась!
– Как же я судить-то тебя буду, если не вижу ничего плохого в твоей жизни. Все ошибки совершают. А если раскаиваются в них, то и вины особой на них нет. Мира-то мороком тебя приворожить, притянуть к себе хотела. Сама нечестно поступила. Обманом к себе завлекла. И держала обманом.
Голос Ясны громче с каждым словом становился и тверже. И казалось мне, не для меня она эти слова говорит, ох, не для меня совсем. В ответ на речи ее рев где-то за сенником поднялся, как если бы зверь какой-то дикий рычит. Снова холодом повеяло, как тогда, когда мы сюда от стола свадебного шли. И молнии на небе засверкали, самые, что ни на есть настоящие. Посмотрел на Ясну, а она улыбается:
– Не боюсь я ее! Ни на что она не способна больше! Пугать только умеет! А знаешь, почему не боюсь?
Мне и самому странно стало. Что такого знает она, чего я столько лет не знал, чего другие не знали о проклятье моем?
– А не боюсь я потому, что ты рядом со мной сейчас. Со мной, а не с ней! А если обнимешь меня, вообще, о ней забуду!
И сама ко мне тянется. Не стал больше думать, просто обнял ее, прижал крепко-крепко и стал по волосам гладить. Сам себя уговаривал - не торопиться, ведь бабушка Ясны сказала, что не было у нее мужчин до меня. Знал, что больно ей будет, но хотел, чтобы не этим первая наша ночь жене моей запомнилась.
Глаза закрыл и старался не смотреть, что вокруг творится. А когда Ясна, от губ моих оторвавшись, встала и платье свое скинула, вообще, забыл обо всем на свете. Наоборот, радовался всполохам на небе - видно было хорошо, как красива девушка, какая кожа светлая, груди высокие, длинные стройные ноги ее... А она не смущаясь, стоя так, чтобы мне видно было, стала косу расплетать. Смотрел и дождаться не мог, когда она ко мне вернется. Не вытерпел все же. Поднялся с места и к ней шагнул:
– Ясна, не мучай меня! Иди сюда!
А она с улыбкой отвечает:
– Хочу, чтобы ты тоже разделся.
Вмиг одежду с себя скинул. Так и стоял перед ней, пока она, бессовестная, ходила вокруг и разглядывала. Смотрела сначала. Потом остановилась сзади и пальцами по спине сверху вниз провела, каждый шрам потрогала. А потом целовать стала.
Вокруг сенника Мира ревела, ветер поднялся, гром все ближе гремит, а я, руки в кулаки сжал, чтобы вытерпеть пытку эту, Ясной творимую.
***
Милый мой, любимый мой, как же ты все годы эти жил без любви и ласки? Я-то меньше ждала тебя и то годы мне бесцветными и безликими
А теперь, за спиной его стоя, ни о чем другом не думала, как только о том, какой красивый муж у меня. Слышала, конечно, как гром гремел, видела, как молнии сверкают, но, прежде всего, перед моими глазами спина его была, в шрамах вся. Силой налитые руки, плечи широкие. Пальцами гладила, да мало мне этого было. Целовать стала. Чувствовала, как дрожит он от поцелуев моих. Слышала, как дышит тяжело. Понимала, что нравится ему то, что я делаю.
А дальше-то что, не знала.
Недолго Богдан терпел поцелуи мои. Вдруг повернулся, обхватил руками за плечи. А потом на покрывало уложил. Страшно стало - сейчас начнется.
Только не того ждала я. Стал он так же, как и я целовать. Сначала шею, потом руки мои. А потом губы на груди спустились - языком стал он самые вершинки поглаживать. А когда в рот втянул, да кусать стал, сама его руками обхватила, да на себя тянуть стала.
Да только не поддался он. Руки мои с себя отодвинул и по животу стал вниз спускаться.
Нет, невозможно то.
– Нет, Богдан, нельзя так!
Услышала голос свой и не поверила, что это я так говорю - хриплым, чужим голосом. Да, только он не послушал.
– Не бойся меня, Ясна!
Ноги мои раздвинул и голову между них опустил. Странным все это мне казалось. Не понимала, что он от меня хочет. Другого ждала. Но вдруг губы и пальцы его там оказались, где я и подумать и представить не могла. Сначала пальцами плоть раздвинул, а потом... Потом языком лизать стал. За волосы тянуть его стала - не слыхала никогда, чтобы так делали мужья женам, стыдно было. Да только... как же приятно это! Внизу живота - волнение какое-то, а в тех местах, где он языком проводит - как огнём горит кожа моя. Как же это? Что со мной творит он?
Кровь в ушах гудела так, что ничего вокруг не слышала. Только чувствовала, что нашёл он языком своим место особое, от прикосновения к которому тело само выгнулось, бедра дрожью задрожали и, как не старалась, стонов сдержать не смогла. Глазами в крышу сенника смотрела, да ничего не видела...
***
Многих женщин познал я в своей жизни, но никогда так не радовался ничьему удовольствию, как сейчас с Ясной. Не думал, что она в первый раз свой так откликаться будет. И самому приятно было ласкать ее. Так приятно, что с трудом сдерживался...
А когда почувствовал, что она задрожала вся, как живот ее судорогой свело, и стоны услышал, понял, что пора...
Приподнялся вверх, между бедер ее жарких устроился, стал плотью своей по влажным складкам ее водить.
А сам за лицом наблюдал. Видел, как она губы кусает, чтобы не стонать, как брови ее черные хмурятся, как румянятся щеки.
И вдруг глаза она открыла. В мои посмотрела, а потом взгляд за плечо мое медленно скользнул. Что увидела она там - не знаю, когда обернулся, ничего не было. Только дернулась Ясна в руках моих и закричала...