Пёрышко
Шрифт:
– Богдан, впереди люди на двух телегах. Не воины скорее всего. Что делать?
– Поговорим с ними, расспросим. Поехали навстречу.
Две повозки выехали на ровную прямую лесную дорогу далеко впереди нас. На первой мужчина с женщиной сидели. Еще издали в мужской фигуре что-то знакомым показалось. А как приближаться стали, Ждан крикнул:
– Да это же Милорад!
И, правда, он это был! А воин-то раньше, чем мы, нас узнал. Сначала приостановил повозку свою, а потом быстрее прежнего навстречу поехал. Мы сближались на узкой лесной дороге, а глаза мои девушку, за его спиной
Все мысли мои спутница Милорада занимала. Узнаю ли ее? Какая она? Что почувствую, когда в глаза ее посмотрю? Как вести себя с ней? Я уехал, ее оставил одну? Или, наоборот, она меня с Милорадом предала? Как повернуть жизнь нашу? А она, как она себя вести будет?
***
Сразу узнала его. В ту же минуту, как далеко впереди верхом на жеребце гнедом на дорогу выехал. Сердце остановилось сначала, а потом, как с горы побежало, запрыгало, забилось в груди! Богдан! Он! Ни с кем не спутаю. Сама себя не слыша, прошептала:
– Богдан...
Бабушка, приложив ладонь, всмотрелась вперед:
– И точно! Он!
– засмеялась.
– Только не узнает он меня, бабушка! Укрой меня с Ладой плащом! Может, по другим делам он скачет? Не за нами? Проедет себе мимо, да и все на том...
– Вот глупости, Ясна! Его это дочь - он ее тоже увидеть должен!
– ругалась, но плащ на плечи накинула.
Завернулась я в него. Спящую дочку прикрыла. Только бы сдержаться и не броситься к нему!
Вот и дружинники, радостно приветствующие Милорада, приблизились, попрыгали с коней, обнимать его стали. Не смотрела на них, пригнула голову, лицо не поднимая. Иначе, не смогу - сама в ноги его брошусь! Дедушка сказал тихонько:
– Ясна, иди к нему, внучка!
***
Не мог себя заставить, как друзья мои, к Милораду подойти. Не понимал пока, как к нему относиться. Но с коня своего слез - в любом случае, Милорада расспросить об Изборске надобно. Почему они здесь, что заставило из деревни уйти, что за пожар, наконец! Да, он и сам, встрече с нами обрадовался, стал сказывать, что половцы Изборск захватили, что город горит. А еще про то, что в их деревню они тоже своего разведчика направили и сейчас, наверное, от деревни мало что осталось. Девушка, сидевшая на повозке милорадовой, при этих словах горько заплакала, закрыв ладонями лицо. Бывший дружинник шагнул к ней, обнял, к груди своей прижимая.
– Не плачь, Любава, может, спаслись они, может, спрятались...
Любава, значит. И на меня не взглянула даже. Как и не знакомы мы. Посмотрел я на дружинников своих растерянно. А они мне глазами на другую повозку показывают. Особенно Третьяк старается, чуть ли не рукой машет в том направлении. Сами-то воины мои со стариком, что повозкой второй правил, разговор повели, обнимали его, как будто знакомы были. Да только с девушкой никто не решался заговорить. Хоть все и посматривали в ее сторону. Стал смотреть и я.
С места моего видна была худенькая фигурка, в черный плащ укутанная, спиной ко мне сидящая. Только голова
И вдруг, запищало что-то рядом с ней, а потом раздался младенческий плач! Ребенка в плаще своем прячет! Ясна? Это она? Вопросительно на Ярополка посмотрел. Он кивнул. А старуха вдруг сильным громким голосом решительно сказала:
– Воины, идите сюда! - и вперед пошла, нас с Ясной наедине оставляя.
Обернулся я. Они следом шли, не решаясь ослушаться одетой в черное высокой статной женщины. Никто на нас не смотрел больше.
Ребенок плакал, и она стала приговаривать, успокаивая, уговаривая его:
– Тихо, тихо, милая моя, тихо, моя красавица. Все хорошо, ничего не случилось...
Медленно стал повозку обходить. И желая видеть и не решаясь. Страшась не узнать... Шел, и в лицо ее сбоку всматривался. Только еще ниже голову опускала, не желая даже взглянуть на меня. Небольшой аккуратный носик, черные брови, высокий открытый лоб - все, что мог я разглядеть.
Не узнавал, а сердце в груди билось, как сумасшедшее! Мой ребенок у нее! Девочка... И имя вдруг само на язык попросилось:
– Ладушка...
– прошептал и шагнул к ней, разом оказавшись так близко, что только руку протяни - и дотронуться можно.
И тут Ясна голову вскинула и на меня посмотрела. И столько в глазах ее любви и боли было, что не смог удержаться - шагнул еще ближе и осторожно руки ее чуть в стороны отвел. И накатило, нахлынуло - нет, не воспоминания, а ощущения, чувства! Руки дрожали, когда плащ раздвигал. Увидел на руках ее младенца - девочку черноволосую, голубоглазую, с пухлыми розовыми щечками, сосредоточенно грызущую свой кулачок! А потом на саму Ясну глаза поднял - какая красавица, не мудрено было полюбить ее! Она смотрела на меня, и слезы текли по щекам. Губы дрожали.
– Богдан... Любимый мой...
И сама лицом в грудь уткнулась. Обнял за плечи осторожно, чтобы дочке не повредить. По волосам гладил.
– Не помнишь меня? Вижу, что не помнишь... Друзья обо мне рассказали?
– Я сам... выяснил. Не помню. Но разве важно это? Рядом буду. За вами ехал.
– А Мира? Она же убьет тебя!
– Нет. Ничего теперь не сделает. Оставила меня, ушла. Ясна?
Отстранилась, отодвинулась. .. И я, как будто, потерял что-то важное, дорогое, что в руках своих держал. Ждет, что скажу ей. И я понимаю, что от слов этих вся жизнь зависит, и моя, и Ясны, и Ладушки...
– Поможешь мне... вспомнить?
Не успел наговориться, насмотреться на нее - воины мои заволновались, зашумели. Прислушался - впереди, еще невидимые глазу, всадники скачут. Поставил Ясну на ноги. Перевернул повозку на бок, чтобы было где от стрелы шальной спрятаться.
– За повозку сядь и не высовывайся!
Милорад сюда же вторую девушку направил, старуха сама пришла, рядом с внучкой спряталась. А старик свой меч достал и в ряд с воинами моими встал. И меч у него особенный был. На тот похожий, что у меня целый год хранился, только украшен попроще. Теперь-то понятно, где взял я такую драгоценность!