Пёс Дождя
Шрифт:
Невысокая девчонка (даже сидя на бочонке ему было удобно (и приятно) заглядывать в маняще зашнурованный как у легендарных наядок прошлого корсажик красного платья, что тесно облегало ладненькую пышную фигурку девушки) перехватила его взгляд и покраснев еще больше проворковала:
– -Только вечером, мой господин - вечером у нас самое веселье!
– и упорхнула на вопль очередного жаждущего:
– -Эля!
Орк, проводив ее долгим взглядом, попытался избавиться от знакомого ощущения, что вызвали в нем две приятные женские выпуклости, два аппетитных "яблочка" по-прежнему стоящие у него перед глазами. Злобно обозвал себя "похотливым пусьмой", Йоки отхлебнул из тяжелой кружки густого хмельного напитка и снова уставился
Наполненная болезненным безумием седьмица неприятно отражалась в памяти как в зеркале. Рикки, такая же как всегда - веселая, остроумная Рикки ставшая вдруг далекой и чужой... Для него. Он вновь вспомнил ее слова, произнесенные почти седьмицу назад, единственные слова за долгой, молчаливой и странной трапезой из подаренных дядей Йохаром грибов:
– -Все будет так, как ты решил, - и тоска льдинкой застывшая в ее глазах. Печально-тоскливых глазах цвета расплавленного лунного золота.
А дальше... Дальше началось безумие. Гладкое, в капельках влаги, бедро девушки, от которого не отвести глаз даже неимоверным усилием воли. Тяжелые прерванные скрежетом собственных клыков сны. Будто бы случайные прикосновения возле душевых боксов, наполняющие его жаром, слабостью и безумием...
"Брось! Ты веришь в такие случайности?" - горько съязвил Йоки, и сделал еще один глоток из почти опустевшей кружки.
И снова услышал стальной холод безразличия в голосе Энрике. Он все еще пытался, как-то удержать ускользающую нитку дружбы, доверия и...
"Угу", - горько оборвал сам себя орк, - "про любовь лучше заткнись!"
– -Ты сам этого хотел, - Рикки произносила эти слова, как будто бросала тяжелые округлые камушки в свинцовую гладь воды зимнего канала, процедила и отошла, казалось, ей было неприятно даже просто находиться рядом с ним.
А ведь все верно. Он сам этого хотел. Желание исполнилось - Рикки отдалилась от него. Только вот с каждым новым днем терпеть это становилось все сложнее и сложнее. Какая же тяжелая пытка оказаться в одиночестве среди друзей, когда все вроде бы идет как обычно... Как обычно... Лишь незримая стена, которую он ощущает, с каждым днем становится крепче. Стена между ним и Рикки. Стена между ним и ребятами. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы не понять, что Рикки не желает общаться с ним. Не понимают, что случилось, но ощущают холодное равнодушие зимним зябким сквозняком гуляющее по казарме... Только дурак не догадается, что Рикки обижена на него, что он противен ей... Дурак, а еще разве что Доджет настолько погруженный в мир пыльных фолиантов, что похоже и не замечал прижившейся в казарме печали. Пожалуй только он и остался прежним в отношениях с мастер-курсантом Йокеритом, остальные же... Будто не могли простить ему того, что он обидел общую любимицу Энрике... Обидел и не раскаялся, не извинился, а продолжал делать вид, что все идет нормально, как всегда.
"А сам-то себе это простить можешь?" - хмуро подумал орк.
И, споря с самим собой, ответил:
"Могу. Я же прав!"
"Вот и радуйся своей правоте", - припечатал он себя и добавил, - "похоже, что группы больше нет, а есть девять и один", - Йоки швырнул опустевшую кружку на бочку.
Этим утром, когда он впервые за весь этот долгий, наполненный глупыми нелепостями и опасными глупостями, месяц получил увольнение, стена отчуждения ощущалась им крепче, чем когда-либо. Давящее безразличие можно было потрогать когтем, столь ощутимо висело неестественное молчанье, когда они покидали казарму. Он шел окруженный этой стеной, шел, привычно думая о Рикки. Рикки остававшейся в гулком одиночестве казармы готовится к бою с грязными клозетами. Рикки, как всегда нашедшую для каждого смешное или ехидственное наставление. Наставительно раздающую советы, как следует потратить драгоценное время вне надоевших школьных стен. Каждому нашлись дружеские поручения - каждому, но не ему. Он вновь ощутил глупое чувство, что его стерли из реальности, как будто он исчез, стал невидимкой - никому ненужным, мешающим всем жить невидимкой.
Когда их группа, смешавшись с остальными старшекурсниками, выбралась, наконец, на долгожданную свободу, Йоки пришло не очень смешное сравнение - "Удавы" островок молчания среди гомонливого озера остальных курсантов, весело размышляющих как бы получше оттянуться на выданное только что дежурным офицером имперское серебро. Чтобы избавиться от этого чувства Йокерит побыстрее отделился от основного потока несущегося бодрым шагом по направлению к городу - свернув на замощенную старым белым камнем дорожку ведущую к старому порту. Тогда же он в очередной раз испытал пресловутое чувство своего исчезновения из реальности; никто не окликнул его, как это бывало раньше, никто не предложил присоединиться к нему, никто даже и не подумал спросить, куда решил направить свои стопы мастер-курсант Йокерит.
Громоздкая туша здоровяка в полосатой бело-синей рубахе грузно плюхнулась на бочонок, за которым орк провел утро в тщетных попытках залить элем огонь тоски. С грохотом сметая с бочонка накопившиеся там за утро кружки и тарелку с недоеденным руконогим, морячок (въевшийся запах морской соли, подгнившей рыбы и еще чего-то неуловимо портового, подсказал Йоки, что это опившееся эля тело принадлежит совсем не бутафорскому моряку) тупо уставился на орка мутными бело-синими в красных прожилках хумансийскими глазками.
– -Где тут гальюн?
– печально изрекло тело, неуклюже стараясь принять вертикальное положение. От очередного мощного толчка пытающегося встать на ноги покорителя морей, с бочонка слетел тяжело звякнувший империалами кошелек, а следом спланировал и черный берет, теряя вложенные в него белые парадные перчатки.
Йоки осторожно помог морячку подняться и, убедившись, что тот выпрямился и подобно стойкому прибрежному баньяну под ураганным штормовым ветром, упрямо стоит, лишь слегка покачиваясь под натиском бури хмельных паров, аккуратно собрал свое имущество.
– -Он спер мой кошелек!
– трубный рев здоровяка неприятным гулом наполнил зал.
Йоки как раз надевал перчатки, собираясь покинуть эту забегаловку, так и не давшую ему спасение от самого себя. В голове слегка шумело от выпитого эля, но и опьянение ожидаемого облегчения ему не принесло. Хуже того симпатичная девочка-подавальщица напомнила ему о том самом, запретном, желании, что продолжало грызть его.
"Надо было "огненную воду" заказывать, может тогда бы проняло", - расстроено подумал орк и бросив на стол еще одну монетку, как заведено "девчонкам на чулочки", направился к выходу, неторопливо прикидывая чем бы заняться дальше.
Рядом испуганно взвизгнул девичий голосок, сзади шею захватила жесткая рука, в ухо ударил сиплый рык:
– -Отдай мой кошелек, жабомордый! А не то...
Локоть, будто на тренировке ушел назад, заставляя замолчать противный голос, равнодушно добавив пяткой по опорной ноге пьянчуги, Йокерит аккуратно бросил через плечо завывающего от боли хуманса. Кабачок содрогнулся от грохота.
"Такой большой, а падать не умеет", - очередной раз изумился нелепостью хумансов орк и, перешагнув через вяло трепыхающегося покорителя морей, направился к двери.