Пес и его поводырь
Шрифт:
— Так он тоже пил.
— С оглядкой. Дойдет, будет, как стекло. И ты будешь. А я не могу.
— И куда теперь?
— В Карею. А можно попроситься и здесь. Наверху номера, как в Париже. Тебе понравится. И спать. Чая. Горячего. Немножко русской водки.
— Откуда?
— У тебя в сумке еще одна есть. Я знаю.
— А…
— Молчать, — приказал Пес, — попрощайся с Викешей.
Они обнялись и троекратно прижались щеками. Викеша отбыл.
Номер, действительно, оказался приятным. Большой, чистый, как в Уранополисе. Или даже в Каргополе.
— Котопузов ловим? — зацепил Пес Сашу.
— А можно?
— Нужно. Где снасть?
— В сумке.
— Я не сомневался.
Тут и пакет с курицей из Кариеса пригодился. Пес баллон рицины купил, хлеба и неизбежных рыбных консервов. Ловили на мясо ракушки вначале с правого пирса, потом с левого. Окушки, бычары. С котопузом не вышло.
— Ты вот, брат Пес, знаешь все про здешние нравы и на службе стоял.
— Слушаю тебя, брат Болотников.
— Ты сам-то во все это веришь?
— А ты скажи, я на русского похож или прикидываюсь?
— Пьешь ты как-то, не по-русски…
— То есть?
— Без удали и надрыва. И без радости. Как механизм. То ли поляк, то ли чухонец.
— Это ты справедливо заметил. Долго я там пробавлялся на сладких ликерах. Испоганился. Однако, симптом…
— А какое отношение имеет алкоголизм к церкви?
— Что ты за церкву цепляешься? Я что, алкоголик?
— Ты бы на себя ночью посмотрел… и вообще, клюет у меня…
Пес несколько даже разволновался. Вечер, предполагавшийся таким чудным и естественным, приобрел какие-то обидные свойства.
— Скоро ты услышишь истинное церковное пение. Там и поймем, каков твой символ веры.
— И что за пение?
— Я этот вопрос глубоко изучил. Сейчас объясню популярно. Древнее пение находилось в согласии с божественной антропологией, Естественное, не надрывное звучание каждого гласного звука «опирается» на определенную часть резонатора, которым является внутренняя поверхность человеческой головы и горла. Поэтому в традиционном пении мелодия задавалась самим текстом. И каждая гласная фонема строго соответствовала определенной высоте звучания. Главным было Слово. Потом было почти утрачено Слово. С веками оно все более закрывалось звуковыми виньетками «композиций». Текст теперь часто просто не разобрать. Так даже «духовные» песнопения все более утрачивают свой сакральный смысл.
— Да. Это не рыбнадзор. Оттого ты и пьешь много.
— Отчего?
— Оттого, что много знаешь. Когда много знаешь, душа идет вразнос и в запой. Не надо этого. Браконьерь потихоньку и брагу соси.
— А у тебя лиходеи заберут последнее. Самолет забрали. Лодку. Жену. Дом и дочерей.
— Какие лиходеи? — насторожился Саша.
— Сам, знаешь… С вирусом…
Тем временем благословенная эта земля вплывала в волшебнейший из вечеров.
Настоящее пьянство подразумевает интенсивные процессы в организме, сопровождаемые выделением пота и фекалий. Передав скромный улов местным котам, худым, криволапым и нервным, странная эта пара отправилась в номер.
…Сколько раз, вот так стоял он под душем, смывая непотребство и не желая выходить из-под струй, которые принимали его, гладили, смывали мерзость бытия. Потом — хорошее мягкое полотенце и снова в мир. Можно полежать поверх одеяла на евротахте, подумать немного, послушать, как отскребывается от тщеты и еврогрязи Болотников. Греция — Европа. То, что съедено, переварено и выделено. Евро — грязь и евро — фекалии. В гостиничке еще кто-то, очень тихий и непонятный. В коридор не выходит, только шуршит обертками за дверью. То ли покупки разворачивает, то ли журналы мнет.
Пес совершенно потерял осторожность. Он впервые в жизни просто жил. Не ждал подвоха, надеялся на высший промысел…
… Мясо хозяин приготовил отвратительно. Зажарил по куску баранины, обсыпав большим количеством приправ, каких, сам не ведал. Забывать стал свое ремесло, забрасывая булки с сыром в печку СВЧ и разливая фрапе и эленико. Картошка фри и греческий салат не в счет. Узу принес сразу в литровой бутылке и пивка две бутылки открыл.
— Откуда, товарищ? — поинтересовался Саша.
— Ташкент.
— А здесь чего?
— Семья там, я здесь. Пути Господни неисповедимы.
Потом Пес затеял с хозяином дискуссию о ценообразовании и себестоимости, предлагая различные варианты продвижения моделей российского общепита в регионе. Узбек кивал и слушал из вежливости. Выпил из вежливости же рюмочку и ушел к себе, готовиться к завтрашнему дню.
Потом прошел короткий ливень, на рейде загорелся фонарь на какой-то яхточке, и все это было почти счастьем. Саша все косился на хозяина, но признаков опьянения не обнаруживал, понимая, как здравый человек, что добром это все равно не кончится. Да ладно. Горел фонарь над праздничным столом. Потом появился монах.
Телефон метрах в двадцати, под козырьком. Карту ввел и говори, с кем хочешь. Недорого и качественно. Вот оттуда, от автомата, русская речь и прозвучала. Пес и вида не подал, а Саша обрадовался, встал и пошел потихоньку к монаху. Пес опять порадовался легкости, с которой Болотников вступал в контакт с клириками.
Вот он уже ведет парня к столу. Питерский парень. Каливу держит неподалеку, спрашивает, есть ли где ночевать. На вид — поэт из ленинградского литобъединения, только в рясе и кроссовках. Обувь здесь совершенно разнообразная. В ботинках на высоком каблуке, считающихся обувью чернецов, далеко не убежишь. Пес извиняется и спрашивает отца, не выпьет ли он хоть пива. Парень отказывается. Пока они говорили, на эти несколько минут он совершенно преобразился. Нахлынули наверняка забавные картинки мирского прошлого в городе Питере. А, может быть, другого. Осторожным нужно быть с посторонними даже в саду Богородицы. Ее это все вокруг. И булки с сыром и узбек, и капли воды на стекле веранды. Кричат неподалеку, и слышится звук мотора раздолбанной «реношки» или чего-то похожего. Извоз сраму не имет. Парень благословляет их и исчезает.
Они сидят еще долго, потом гуляют по берегу. Наконец возвращаются в отель. И все начинается сначала. Примерно так, как в Кариесе, только чуть глаже и спокойней. Часов до трех мучает Пес Сашу разговорами и требованием участия в его беде. Саша отбирает и прячет водку и вино, потом засыпает в обнимку с бутылками, а когда просыпается, они пусты, стоят рядом с подстилкой Пса, и тот прихрапывает. Ночь позади.
Саша идет в душ, чистит зубы, бреется. Пес говорит, что гладкокожих в монастыре недолюбливают. Отношение другое. Но где он, монастырь, и будет ли?