Песенка для Нерона
Шрифт:
— Гиацинт, — ответил я.
— Отлично, — произнес голос. — Теперь: что ты делал в этом доме?
Тут я, конечно, догадался, кто это прижимает меня к стене. Кроме проклятой стражи, некому. Я бы целую лужу напрудил со смеху, если бы после стояния за шторой во мне хоть что-то осталось. А, я не говорил, что обмочился? Ну, это одна из тех вещей, которые не должны интересовать слушателей.
— В каком доме? — ответил я довольно по-дурацки.
— В доме, из которого ты только что вышел, — сказал он. — Повернись, только медленно. Давай-ка мы на тебя поглядим.
Ну да, это оказался сержант стражи. Типичный образчик: крупный италиец с угловатым лицом и большим пузом, обтянутым кольчугой. За его спиной скучали пятеро стражников с копьями и мечами.
— Понимаешь, — продолжал сержант. — Просто я знаю, что дом пуст. Он уже много лет пустует, с тех самых пор, как Филиппа Марона казнили за измену. Так чего ты там делал?
И тут меня озарило.
— Ладно, — сказал я. — Тут вы меня поймали. Я хотел чего-нибудь спереть, да только там ничего нет, как ты и сказал. Ничего, кроме паутины и дохлых птиц.
Сержант расхохотался.
— Ты не местный, — сказал он. — А то бы знал. Боже, ну ты и недотепа. В городе тысячи домов, а ты ухитрился ограбить пустой. Боги, должно быть, тебя ненавидят.
— Да, — сказал я. — Но все-таки не очень сильно, иначе они подставили бы меня на выходе из жилого дома с десятком серебряных блюд под рубашкой. Вот тогда бы я всрался.
Сержант нахмурился. Под таким углом он на ситуацию не смотрел. Выходило, что раз я ничего не украл, меня нельзя повязать за кражу. Дверь была определенно цела, замок не поврежден, так что взлом тоже отпадал. В сущности, я был невинен, как свежее оливковое масло, только из-под пресса, и он это знал.
— Мда, — сказал он. — Похоже, боги тебя все-таки любят.
От отпустил мое плечо, но не сказал ничего насчет того, что я могу идти. Опыт подсказывал подождать, пока он не произнесет это вслух. Помогает от копья в спину.
— На самом деле, — продолжал он. — Повезло, что мы встретились, потому что вас-то я и искал.
Это застало его врасплох.
— Да иди ты, — сказал он.
— Так и есть, — сказал я. — Понимаете, дом не так уж и пуст. Вообще-то в нем полно трупов.
Он моргнул.
— Трупов?
— Пара дюжин, пожалуй, — сказал я. — Хотя вообще-то я не считал. Убиты, если на глазок. Или так, или они от души передрались между собой, так что в конце концов никто не выжил. Но это вам судить, так ведь? В конце концов, трупы — это по вашей части.
Сержант, должно быть, был старый служака, потому что и ухом не повел, увидев все это месиво. Один из братушек только заглянул внутрь и кинулся блевать, но сержант, кажется, вообще не взволновался.
— Так, — сказал он наконец, пихая тело Лициния Поллиона носком сапога. — По крайней мере мне понятно, что это сделал не ты — больно ты тощ для того, чтобы разрубать людей пополам. Кроме того, кто бы не грохнул этого парня, он должен быть залит кровью с головы до ног из шейной артерии бедолаги, — он оглянулся на меня с таким выражением, будто ему внезапно что-то пришло в голову. — Итак, — сказал он, — если ты их не убивал и не знаешь, кто это сделал — а я предполагаю, что не знаешь, — добавил он многозначительно.
— Кто, я? Понятия не имею, извини.
— Тогда все в порядке, — сказал сержант, хмурясь. — Потому что если ты знаешь, а мне не сказал, это превращает тебя в сообщника, а разве тебе хочется стать сообщником?.
Тут он врал, все-таки я немного разбирался в законах, как мыши немного разбираются в котах. Но я не собирался с ним спорить.
— В общем, — продолжал он, — если ты невиновен, не знаешь, кто это сделал и никакого отношения к этому не имеешь, то почему вообще рассказал мне?
В данных обстоятельствах неплохой вопрос. Поведение, которого вряд ли можно ожидать от незадачливого вора.
— Хотел быть добрым гражданином, наверное, — сказал я неуверенно.
— А, так ты что ли гражданин? — он взглянул на меня. — Забавно, я решил, что ты грек.
Тут он тоже был не прав, потому что я действительно был полноправным, настоящим, беспримесным гражданином Рима, со всеми правами и прочим. Более того, я получил гражданство из рук самого императора... ну, ладно, Луция Домиция. Он сделал гражданином
— Просто фигура речи, — сказал я. — Я имел в виду, что это мой долг. Как я тебе уже говорил, я как раз побежал искать вас, когда вы нашли меня.
— Хорошо, — сказал он таким тоном, будто я только что заявил ему, что на самом деле он девушка. — Ну что ж, я уверен, ты можешь гордиться собой. А пока что я арестую тебя как свидетеля. Раз ты такой добпропорядочный, то не будешь возражать.
Твою мать, подумал я. Тем менее, для него я оставался незадачливым взломщиком Гиацинтом. Были неплохие шансы оказаться на галерах или в рудниках, но для того, кто побывал в стольких камерах смертников, как я, это смехотворная угроза.
— Только рад помочь, — сказал я, вымучивая улыбку. — А пока что массовое убийство ждет твоего внимания.
— Да, всю жизнь о нем мечтал, — пробурчал он. — Ну, я до такого не дорос, надо вернуться в контору и вызвать префекта. А может, даже городского эдила. Так, — кинул он через плечо своим людям. — Кто-нибудь из вас видит тут знакомых?
Мертвая тишина. Подозреваю, братушки по каким-то причинам не слишком часто вращаются в высших кругах.
Мы отправились в казармы стражи, а по дороге, поскольку никто, кажется, не собирался со мной разговаривать, я стал обдумывать кое-какие вещи, которые видел в доме и которые там не видел. Вам может показаться, что я уже успел наразмышляться на два дня вперед, но это не так. Имя такие мозги, как у меня, спокойно можно гонять их с утра до вечера.
Сержант — его звали Марк Требониан, если это имеет какое-то значение — оказался прав; капитан стражи вызвал префекта, префект вызвал эдила, а пока мы ждали, когда он сможет вырваться со званого ужина, меня засунули в маленькую камеру, чтобы я не оскорблял их чувств своим непрезентабельным видом. В общем, я опять оказался в каталажке — только я, четыре стены, низкий потолок с некоей растительностью и тяжелая деревянная дверь. Я привалился к стене, вытянул ноги и попытался расслабиться.
Куда там. О, вовсе не пребывание за решеткой заставляло меня нервничать. Одна камера практически не отличается от любой другой, заняться в ней совершенно нечем, и довольно скоро вы выучиваетесь сидеть неподвижно и накапливать энергию, как ящерица на горячих камнях. Обычно, когда меня в очередной раз запирают, я закрываю глаза и представляю морские сражения. Я могу заниматься этим часами, притом что я совсем не энтузиаст военного дела. Нет, я был такой дерганый, потому что не знал, что стряслось с Луцием Домицием — мертв ли он уже или как раз медленно умирает под пыткой, или что? У меня все свербело от мысли, что он может быть еще жив, даже если едва-едва. Любое из этих мгновений могло быть его последним, когда его глаза закроются, а из легких выйдет последний воздух, а я торчал тут в камере и ни хрена поделать не мог. Глупо было дать себя запереть; никакой пользы от этого не было, даже если предположить, что у идиотов-стражников есть хоть малейший шанс поймать убийц — что было, разумеется, не так. Честно говоря, я не понимаю, за каким хреном города вообще заводят всех этих сторожей и стражников. Толку от них совершенно никакого. Сами подумайте: если бы среди них попадались хоть самую малость компетентные типы, я повис бы на кресте много лет назад. Они не делают улицы безопасными, они не ловят воров и убийц, все, чем они заняты — это портят жизнь таким, как я, не причинившим лично им никакого вреда. А иногда, как, например, сейчас, они не позволяют честным, достойным людям спасать жизнь своих друзей. Если я стану императором, то первым дело разгоню их по домам без выходного пособия. Я размышлял об этом и о целой куче сопутствующих проблем так напряженно, что не мог вообразить даже завалящей лодчонки, когда дверь вдруг распахнулась и вошел сержант. Он имел еще более озадаченный вид, чем прежде.