Песенка для Нерона
Шрифт:
Вот так. Я не большой артист и не очень хорош в обращении со словами, так что мне не удалось придумать, как бы подать это потоньше. Все что я могу — это сказать, что вошла девушка и что это действительно важно, так что не отвлекайтесь.
— Вот вы где, — сказала она.
Александр поднял взгляд.
— Привет, Бландиния, — сказал он. — Куда девался Поллион?
Она посмотрела на него и прищелкнула языком.
— Он прождал вас всю ночь, — сказала она, — в старом доме, куда вы должны были явиться. Он не совсем счастлив.
— Но вот же старый дом, — вмешался Хвост.
Она вздохнула.
— Нет, — сказала она. — Это старый разрушенный
Александр и Хвост посмотрели друг на друга.
— Бля, — сказала Хвост.
— Я тоже так думаю, — продолжала девушка. — Мы все торчали в старом доме, как стая гусей в ожидании весны. Флейтисты, и арфисты, и актеры, и повара, и официанты, и пара экзотических танцоров, все — на полторы ставки почасовой оплаты, и все это время вы были тут. Получая инструкции в следующий раз, можете попробовать слушать.
— Я был уверен, что он сказал "старый разрушенный дом", — заявил Александр неуверенно, хотя явно сам в это не верил. — Полагаю, я опять ухватился не за тот конец палки..
Девица злобно ухмыльнулась.
— Тебе повезет, если это будет самое страшное, когда он до тебя доберется, — сказала она. — Обычно он такой милый, отходчивый человек. Не помню, когда я видела его таким разозленным. Теперь, — продолжала она, повернувшись к Луцию Домицию с таким видом, будто два гладиатора перестали существовать. — Ты, должно быть, Нерон Цезарь. Меня зовут Бландиния, я вольноотпущенница Лициния Поллиона. Если ты готов, нам лучше двигать.
Что-то ударило меня по ноге. Сильно позже я сообразил, что это, должно быть, была тяжелое глиняное блюдо, которое я в тот момент держал обеими руками. И если я был оглушен, можете вообразить, как реагировал Луций Домиций. Он содрогнулся от макушки до пяток, как отражение в воде, если бросить в пруд камень.
— Прошу прощения? — произнес он.
Девица Бландиния слегка нахмурилась.
— Я извиняюсь, — сказала она. — Ты Нерон Цезарь, так ведь?
Луций Домиций мог ответить на это миллионом разных способов, но вместо этого он выбрал «да».
— Я так и думала, — сказала Бландиния. — Лициний Поллион точно тебя описал. — Затем она повернула голову и посмотрела на меня. — А ты, должно быть, Гален, — сказала она. — Ты готов?
Было в ней что-то такое. Вам известно из сказок, что если посмотреть горгоне в глаза, то превратишься в камень. Ну вот, игра в гляделки с Бландинией заканчивалась примерно так же, с той разницей, что вместо превращения в мраморную плиту вы начинали говорить правду. Основная же разница заключалась в том, что если у людей хватило здравого смысла убить горгону, как только у них появился такой шанс, то Бландинию не только оставили в живых, но и позволяли показываться в общественных местах без вооруженного эскорта.
— Да, — сказал я.
— Тогда пошли, — сказала она, как будто я был собачкой, после чего, казалось, потеряла ко мне всякий интерес. Она опять повернулась к Луцию Домицию и сказала:
— Что ж, по крайней мере вы чего-то поели. Надеюсь, эти двое хорошо заботились о вас.
— О, да, — ответил Луций Домиций (отчего я заподозрил, что фокус с правдивостью действует только на меня). — Они были очень добры и любезны.
— Тогда все в порядке, — сказала она. — Возможно, нам даже не придется их убивать.
Честно говоря, тут она, наверное, пошутила. Но звучало совсем не как шутка.
Ну так вот, в следующий момент я уже вприпрыжку догонял эту девицу и Луция Домиция, когда она
— Какая жалость, что вы пропустили прием, — говорила она. — Лициний Поллион пошел на большие хлопоты, чтобы все организовать. Впрочем, неважно. Все равно уже ничего не исправить.
Александр и Хвост следовали за мной по пятам, так что если мысль о побеге и посещала мой ум, то не задержалась даже на столько, чтобы скинуть сапоги или помыть руки. Мы промаршировали по переулку, через задний двор, еще по одному переулку — к этому моменту мое чувство направления полностью отказало, и я оставил попытки запомнить маршрут и вместо этого попытался разговорить девицу в надежде извлечь из беседы хоть какой-то намек на то, что вообще происходит. Но она была хитра, как законник, и я ничего не добился.
Мы прошли не так уж и много, когда Бландиния внезапно остановилась и толчком отворила узкую дверцу в простой кирпичной стене.
Она выглядела как вход на какой-нибудь склад, но по другую ее сторону обнаружился величественный зал с мозаичным полом и потрясающей росписью по стенам — львиная охота в Персии, шторм на море, опрокидывающий корабли, деревянный Троянский конь, затаскиваемый в стены города и много чего еще, нарисованного со вкусом и совсем недавно, судя по запаху сырой штукатурки. Все это выглядело довольно странно: экстравагантная демонстрация достатка, спрятанная за невзрачной дверцей в узком переулке, но потом я припомнил кое-что, подслушанное в кабаке несколько лет назад: что богатые римляне не стремятся выставлять богатство напоказ из-за необъяснимо высокой доли богатых среди обвиняемых в государственной измене (при которых собственность приговоренных конфискуется в пользу императора). Что ж, ладно, подумал я. Если светить деньгами значит оказаться на скамье подсудимых, многое можно сказать в пользу скрытности. Разумеется, считалось, что эти сфабрикованные обвинения — одно из главных зол правления Нерона, которым положил конец благородный Веспасиан, но, возможно, никто не потрудился сообщить об этом Лицинию Поллиону, а может, он был из тех параноиков, которые никогда не верят правительству.
Таковы уж некоторые типы. Привратник встретил нас на пороге (украшенном мозаикой в стиле «осторожно, злая собака», очень достоверно изображающей спартанского волкодава; почему-то многие их обожают, хотя по мне так они слишком безвкусны, навроде тех украшений в виде маленьких серебряных скелетов, вывешиваемых на званых обедах) и провел в обеденный зал. Ничего так домишко был у Лициния Поллина, надо отдать ему должное. С потолка на золоченой цепи свисала огромная двойная лампа, освещавшая весь зал. Мебель была не слишком старая, но хорошего качества, масса золоченых и слоновой кости панелей, повсюду подушки — настоящий левантийский пурпур, не какая-нибудь там подделка. Особенно поразил меня один милый штрих: потолок был выкрашен в голубое и расписан летящими птицами, солнцем и всем прочим. От этого зал казался светлым и просторным, как будто вы сидите под открытым небом.
И прямо в центре комнаты вместе с управляющим суетился над чем-то тот самый толстый коротышка, которого я впервые повстречал в Остии и который одарил меня целым денарием, чтобы я нажрался. Он поднял голову, когда мы вошли, посмотрел прямо сквозь меня и принялся пожирать глазами Луция Домиция, как будто тот был богом или около того.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — воскликнул он, спеша через зал нам навстречу, — входи, прошу, чувствуй себя как дома. Ты тоже, дружище, — добавил он запоздало.