Песнь дружбы
Шрифт:
— Оставь его в покое, Бабетта! Ты его совсем не знаешь! Он такой замкнутый! Сколько раз, когда мы, бывало, терялись, Герман находил правильный выход. Я за него спокоен. Немало он, должно быть, передумал за эти дни!
Бабетта, окончательно смущенная, втянула голову в плечи и замолчала.
В кухню вошел Герман.
— Счастье еще, что погода стоит такая мягкая! — сказал он.
— Да, нам просто везет.
Все отправились снова работать, один Герман остался в кухне.
— Я побуду немножко с тобою, Бабетта, — сказал он.
Он попросил миску горячей воды и тряпочку. Несколько дней тому назад он занозил большой палец на левой руке;
Бабетта продолжала месить тесто. Мускулы ее обнаженных рук играли, вздувались и натягивались, как канаты; никто не мог бы предположить, что у этой коренастой маленькой женщины столько силы. Между пальцами налипло клейкое тесто, руки были до самых локтей обсыпаны мукою. Герман зевал, держа больную руку в горячей воде.
Казалось, все указывало на то, что ей наконец представился случай поговорить с Германом. Ах, ей нужно так много ему рассказать; она не знает, с чего начать! Боже милосердный! Она заговорила о хозяйстве, если вообще это можно назвать хозяйством, — о Краснушке и теленке. Смогут они прокормить Краснушку с теленком или придется их продать? Герман перебил ее. Только не продавать! Он считает, что продавать ни в коем случае нельзя. У них еще есть порядочный запас брюквы. Да, брюква у них есть, но в остальном у них нехватки на каждом шагу. Бабетта тяжело вздохнула. А еда? Она день и ночь ломает себе голову, а крестьянам самим есть нечего, и они ничего не хотят продавать, просто беда! Герману следовало бы сходить в Нейштеттен к тете Кларе. У нее-то, наверное, кладовые ломятся от добра, она женщина дельная, во время войны загребала деньги лопатой. Герман проворчал, что пойдет.
Но пусть Герман не думает, что она пала духом. О нет, нет, ей самой ничего больше не надо, решительно ничего! С нее довольно нескольких картофелин в день. Но когда она думает о мужчинах, которые работают целыми днями, она зачастую всю ночь не может уснуть. Ей-то лучше, чем им всем! За эти годы она прикопила немного денег; у нее в сберегательной кассе около четырех тысяч марок. Это не так мало. Она могла бы открыть мелочную, лавку в Хельзее. Почему бы и нет?
Бабетта стала подливать воду в тесто. Герман улыбнулся.
— Значит, нам скоро придется самим варить себе суп, Бабетта? — спросил он.
Бабетта повернула к нему свое круглое, слегка одутловатое лицо с воспаленными глазами.
— То есть как это так? — удивленно спросила она.
— Я хочу только сказать, что открыть мелочную лавку — вовсе неплохая мысль!
Бабетта сердито покачала головой. Ведь это пока еще только так, фантазии, лишь на случай, если здесь для нее не найдется больше работы, — дело-то к старости. Да и вообще сейчас речь идет не о ней, а о нем, о Германе. Он должен побывать у своей тетки в Нейштеттене и сходить в город, чтобы навестить Шпанов. Боже милосердный! Что подумает о нем старый Шпан? Когда умер отец, он сейчас же пришел сюда, на гору, он явился первый. Нельзя же так обижать людей!
— Завтра я пойду в город, обещаю тебе, — сказал Гермай. — Ты права, как всегда, Бабетта! — продолжал он с робкой нежностью в голосе. — Но ты пойми меня, здесь ведь так много работы, что я до сих пор никак не мог собраться.
Да, Бабетта прекрасно все понимала. Она усердно месила, тесто было уже почти готово.
— Увидишь, как изменился Шпан! — сказала она. — Он уже совсем не тот. Вспомнить только, какой он был! Суровый, правда, но все же у него всегда находилось доброе слово для каждого. А теперь? — О, Бабетта хорошо знает Шпана, знает его лучше чем кто-либо; восемь лет она вела у него хозяйство, до того как перешла сюда, в Борн.
— Он постарел, Герман! Он сразу стал стариком — недоверчивым, подозрительным и еще более замкнутым, чем раньше.
— Еще бы, ведь его Фриц не вернулся с фронта.
— Да, с тех пор он конченый человек. Уж как он своим Фрицем гордился, какие на него возлагал надежды! Собирался послать его в Париж, Лондон, даже в Америку, чтобы тот повидал свет. Шпан мог себе это позволить. Ах, господи, то-то горе для старика! — Бабетта тяжело вздохнула.
Герман кивнул, внимательно осмотрел распухшую руку и снова опустил ее в теплую воду.
— Шпан — не единственный! — проговорил он.
Это была правда. Таких, как Шпан, было много, очень много в городе.
— Но Шпан вецет себя так, словно он один потерял сына. Он ропщет на бога, не может простить ему, что тот отнял у него Фрица. «Я ведь следовал всегда его заповедям», — говорит он. «Ах, не надо грешить, — говорю я ему, — бывают на свете большие несчастья», говорю. У вас нет никаких забот, господин Шпан, — сказала я ему. — У вас есть деньги, и вы не одни. У вас осталась Христина, господин Шпан!» — «Христина осталась, — согласился он. — Ты права, Бабетта, я не должен роптать, да свершится воля его!
Ну теперь Бабетта вошла во вкус. Ее бледные щеки разгорелись. Разговор опьянял ее, она молчала так долго, так много, бесконечно много дней! Ведь жизнь так непонятна, непостижима, но когда говоришь, кажется, что эту непостижимую бездну пронизывает свет; многое становится яснее; слова, точно лампы, освещают тьму, и то, чего раньше нельзя было постичь, вдруг кажется понятным.
Теперь она говорила о Христине, только о Христине. Ах, она-то ведь знает Христину, она воспитывала ее после смерти матери; она, может, и по сей день жила бы в их доме; если бы Шпан тогда не обошелся с нею так плохо. Но об этом она не хочет говорить: люди — это люди, у каждого есть свои слабости. Шпан — чудак, большой чудак. Ну, да у кого нет недостатков? А какая славная девушка Христина! Кто на ней женится, не пожалеет. Такая прямая, без всякой фальши, без жеманства, без капризов, не то что другие девушки! И к тому же так хороша собой — да, красивая девушка, слов нет! Разумеется, она Шпану дороже всего на свете, она для него все и вся, но этот Шпан совершенно не понимает ее! Да и где ему понять молоденькую девушку? Она должна вечно сидеть дома и делась то, что хочет Шпан, потому что Шпан думает только о себе. Но когда пришло известие о Фрице, он сказал ей: «Теперь у меня осталась только Христина! Сжажи ей, Бабетта, что я люблю ее, скажи ей это!» Потому что сам Шпан о таких вещах говорить не умеет.
Бабетта говорила без умолку, поглядывая по временам на Германа: она боялась, что он уйдет, прежде чем она успеет выложить все, что у нее на душе.
Ах, она любит Христину как родное дитя, и Христина тоже к ней привязана, уж это она знает. Христина каждую неделю приходила к ней сюда, а со времени последней побывки Германа — нередко даже два раза в неделю. И никогда она не забывала спросить, нет ли весточек с фронта.
Бабетта остановилась, чтобы перевести дух. Она говорила так быстро, что начала заикаться. Но за последние полгода, продолжала она, Христина стала навещать ее реже. Должно быть, ей много приходилось работать в лавке — у них давно уже не было помощника; кроме того, жизнь с отцом становилась все тяжелее.