Песнь Гнева

Кадышева Дарья

— Возвращайся со мной в Китвирию, — глухо проговорил он. — Там у тебя всегда будет кров, будет спокойствие и мирная сытая жизнь.

— Для меня нет там места, — отозвалась она еле слышно.

— Есть.

— Ты имеешь в виду замужество?

— Если ты захочешь. Не захочешь — просто останешься.

— И кем я там буду?

Дометриан не смог ответить и опустил руку, так и не дотронувшись до Леты.

Они замолчали. Он не нашел нужных слов. Она находила, но не хотела их произносить.

— Я

думала, что месть… Что это станет для меня лекарством, — проговорила Лета, когда устала от молчания, и Дометриан взглянул на нее. — Очевидно же было, что не станет. Что такие глубокие раны не лечатся ничем. Ни большей кровью, ни отмщением, ни временем… Эти раны никогда не заживают. Но… боль утихает. Нужно лишь найти в какой момент.

— Ты нашла? — спросил Дометриан, снова поднимая руку.

— Нашла. Поэтому я возвращаюсь на Великую Землю.

Он положил ладонь на ее плечо. Она повернула голову к нему, посмотрела в его глаза.

— Теперь я вижу, — произнес Дометриан. — То, чего не увидел раньше. Я вижу перед собой взрослую женщину, знающую, чего она хочет. Умную, неотступную и сильную, способную защитить себя. Теперь мне не страшно за нее. Но я жалею, что ее воспитал не я и что я никогда не смогу стать ей отцом.

Губы Леты тронула такая грустная улыбка, что сердце царя сжалось. Он коснулся пальцами ее лица.

— Ты достойная дочь Драгомира, — сказал он, убирая выбившийся непослушный локон с ее лба. — Как бы не было мне от этого больно.

Она привалилась к нему, прижалась к его груди, которую уже не обхватывала кираса со следами былых сражений. На нем осталась тонкая стёганка, которую он одевал обычно под доспехи.

Он обнял ее, укрыв могучими руками.

Так они сидели долго. Пока солнце не дошло до самой высокой точки на небе.

***

— Может быть чаю, княже?

Твердолик захлопнул ставни окна, не в силах больше смотреть на бурлящее празднество и веселье на улицах города.

— Ответь мне, Радигост, — произнес он, оборачиваясь. — «Яйцо в птице, птица во мне». Как можно было перепутать слово «меня» со словом «небо»?

Маг не спеша повернул ветку самовара, наливая кипящую воду в чашку. Медный, по всем своим пухлым сторонам гравированный самовар пыхтел и трясся, грозя опрокинуться со стопки книг, на которую он был установлен.

— Можно было, — ответил Радигост. — Они пишутся почти одинаково, разница только в звучании. Этот язык давно мертв, сейчас не найдешь того, кто знает его полностью. Нам остаются только обрывки знаний из старых книг. Поэтому одна из наших учениц допустила эту ошибку, а мы и не заметили. Торопились.

— Торопились, — повторил Твердолик, горько усмехаясь. — Я теперь выгляжу как честолюбец и гордец, а должен был выглядеть как спаситель.

— Если бы мы перевели это заклинание как надо, это ничего бы не изменило, вы сами прекрасно знаете, — произнес маг, вдыхая аромат чая. — Вы уверены, что не хотите чаю, Ваша Светлость?

Твердолик раздраженно мотнул головой.

— Никто не знал, что заклинание можно было снять либо с помощью самой банши, либо с помощью ее смерти, — продолжил Радигост. — Вы не могли этого предвидеть.

— Это заклинание давало обоим бессмертие и связывало их жизни, — Твердолик медленно подошел к столу, за которым сидел маг. — Но что за яйца, иглы? Это вы точно перевели?

— Это метафора, означающая, что жизнь зачарованного теперь глубоко спрятана и хорошо защищена. А Велина действительно защищала его, скрывшись в такой глуши.

Князь положил руки на стол, оперившись.

— Все это из-за маленькой ведьмочки? — проговорил он. — Поверить трудно.

— Да. И из-за одной маленькой кернички.

Твердолик громко фыркнул и отпрянул от стола.

— Хотите вы или нет, — Радигост потянулся за сдобными булочками в корзине рядом с самоваром, — эта девушка спасла многие жизни. Да, она этого не хотела. Да, судьба этого мира никак не должна была оказаться в ее руках. Но это произошло.

— Да ты хоть знаешь, кто она…

— Знаю, — перебил маг, выбрав самую крупную булочку. — Дитя порока. Илиарский ублюдок. Или как вы там еще называете ее?

— Она — отродье Дометриана и его эльфийки-шлю…

— Довольно! — воскликнул Радигост, посерьезнев вдруг в лице и отложив булочку. — Ты всегда приходишь ко мне за советом, но в тот день ты не пришел.

Твердолик отошел на шаг, вжав голову в плечи. Радигост, сидевший за столом, внезапно сделался вдвое крупнее него. Шум праздника за закрытыми ставнями исчез. Стало тихо. Невыносимо тихо.

— В тот день, когда ты приказал убить мать и дитя, — прошептал маг, но князю показалось, будто он прокричал эту фразу. — Твой отец никогда бы не поступил так подло, но ты… Ты всегда был неумеренно горд. В тот день ты не пришел ко мне за советом. Потому что знал, что я отвечу.

Твердолик зашагал назад и уперся спиной в книжный шкаф, безропотно глядя на огромного и темного мага за столом с самоваром.

— Ты не спрашивал себя, сколько страданий выпало на долю народа этой эльфийки? По воле людей. Я не хочу обвинить человечество в том, что оно попыталось покорить эльфов, причинило им столько зла и боли, но Айнелет была и есть невинное дитя. Я знаю, что сделала ее мать, однако у тебя не было права наказывать их. Я долго молчал. Долго смотрел на твои поступки сквозь пальцы. Но теперь я скажу.