Песнь о наместнике Лита. Тревожное время
Шрифт:
«Изначальные твари разгуливают по Лаик. Сколько их, неизвестно, главное - перестать бояться. Эти создания уважают храбрых, однако любят есть отчаянных. Следует найти тонкую грань между этими двумя понятиями и вести себя соответствующе».
В углу зашуршало, и послышался слабый писк.
– Прости, - Ричард не обернулся, - я не таскаю в комнату остатки ужина. Самому мало.
В ближайшие дни, да и недели тоже Изначальная Тварь не давала о себе знать ни словом, ни жестом, ни случайным взглядом, ни какой-либо выходкой, но и потерять бдительность было бы глупо и недальновидно. Поэтому Ричард, по возможности наблюдая за Валентином,
Гром грянул одним невеселым хмурым днем в начале зимы, когда все порядком измотались от учебы, а до праздника Зимнего Излома еще ждать и ждать. Подняв первым крышку супницы, как самый голодный, капитан Арамона выудил оттуда ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. С левой руки. По кодексу поединков это означало вызов, посылаемый отсутствующему, но Ричард почему-то подумал про Леворукого. Позже, когда трапеза была окончена и капитан покинул зал, перед этим с лихой силушкой забросив перчатку аж к самому камину, унары столпились вокруг нее.
Перчатка блестела от не успевшего высохнуть жирного бульона, и когда ее поднял Норберт, Ричард присмотрелся. Блюдо с лежащей на нем, зарезанной обеденным ножом свиньей мало заинтересовало юношу, но вот подпись...
«Владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза».
Голодный до чужих душ.
Обведя осторожным взглядом трапезную, Ричард Окделл почувствовал, что его трясет от ледяного ужаса.
Валентин Придд стоял у противоположной стены, рассматривая потолок, и, поймав на себе чужой взгляд, улыбнулся столь же хищно и страшно, как в первый раз, но теперь обнажил острые зубы. И только сейчас Ричард с тоской понял, что готов признать собственное дурацкое поражение.
Или бороться со страхом дальше.
Глава 7. Немного о союзниках
Познания унаров относительно своих прав в стенах Лаик оказались совсем небольшими, как за последние несколько дней удалось выяснить Ричарду. И выходило так нелепо, что самые смелые и отчаянные люди, вроде того же Эстебана с его дерзкими глазами или веселого Арно, не говоря уже о нетерпеливых южанах, дрожали перед Арамоной и менторами. Лишь Шабли разрешал унарам говорить им с собой на равных, а не как зависимые люди с человеком, от которого зависят, но его занятия проходили, к печали Ричарда и Эстебана, не так часто, как бы хотелось. Обучение несло унарам познание, которое, согласно эсператизму, есть свет, в отличие от неведения, но какая радость в узнанных сведениях, если унарские головы набиты оными до отказа?
Глядя на измученные лица однокорытников, Ричард все чаще размышлял о том, что имеет смысл принять участие в задумке какого-нибудь веселого праздника, но не только Зимнего Излома, и
Но пока эти мысли оставались лишь мыслями. Если Тварь не будет изгнана в посмертные гальтарские лабиринты до Зимнего Излома, времени до которого, кстати, почти не осталось, разговаривать с мэтром придется в другой день, и тогда, скорее всего, тот настоит на проведении игр в более подходящий срок. По истечении четырех месяцев - не ранее.
К тому же, Тварь, переименовавшаяся в Сузу-Музу, словно разгадав замыслы Ричарда Окделла, опередила его и продолжила собственную игру - безумную, опасную, но абсолютно без оставления всяких улик. О последнем юноша мог только догадываться, однако как знать, что на уме у существа не то что многолетнего, а многокругового возраста?
Все-таки хорошо, что старая мудрая Нэн предупредила его в детстве о наличии Изначальных Тварей. Хорошо, что она абвениатка. И плохо, что здесь он абсолютно не знает, как поступать.
Второй выпад в адрес капитана Арнольда Арамоны случился через четыре дня после первого, потому что именно тогда унары явились на фехтование с утра, а не после обеда. Суза-Муза хотел показать им свои умения. Похвастаться. Портрет капитана, одиноко украшавший стену, изуродовали до смешного, выведя углем круглое свиное рыло и треугольные уши, поэтому многим непосредственным личностям, вроде унара Эстебана и унара Йоганна, а так же подпрыгивающего от нетерпения низенького Луиджи.
Эти трое громко и воодушевленно захохотали при одном его виде, но унар Ричард не мог себе позволить смеяться над этой выходкой, насколько бы забавной она не казалась. К горлу подступило удушливое волнение, и юноша внезапно очень ясно осознал, что с каждым разом эти случай будут все более неприятными.
Хохочущие парни имели совершенно другое мнение и веселились от души - в другой ситуации Дикон бы порадовался за их оптимизм. И смысла сохранять анонимность Твари у него больше не имелось.
– Да что вы заливаетесь, как жеребцы из Эпинэ?!
– гневно вопросил он.
– Это не шутки.
– Вы не знаете жеребцов из Эпинэ, - булькая от хохота, изрек Эстебан, но вроде успокоился.
– Хватит, после ваших россказней про тетушек с дядюшками я уверен, что знаю все, - отмахнулся Ричард.
– Так вот. Один из нас - преступник. Если он осмелился бунтовать против Арамоны, то может убить любого, вставшего на его пути.
– Все так серьезно?
– захлопал непропорционально огромными глазами подбежавший Луиджи.
– Но ведь он нас защищает...
– Нет, - шикнул Ричард, заслышав приближающиеся шаги очередных слуг, - он просто воюет с капитаном и тратить время на нашу защиту ему не выгодно.
Ответа не последовало - под пристальными взорами молчаливых слуг унары покорно расступились, открывая обзор на красующийся ужас. Те восприняли его достойно и без лишних чувств, а потом переглянулись, дружно вздохнули и пошли звать Арамону.
– Что-то будет, - озадаченно пробормотал притихший Луиджи, который перед этим, несмотря на свои малый рост и худобу, смеялся громче Йоганна.