Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро

Автор неизвестен

Из-за черной сеньориты…

Из-за черной сеньориты В горе черный воздыхатель, Из очей его из черных Слезы черные струятся. Чернотой ночной укутан, Черною объят печалью, Черную он серенаду Ей поет о черной страсти. Черная в руках гитара, Черные колки и струны, Словно черная досада Их одела в черный траур. «Черный день господь послал мне! Если бы я не был черным, Почернел бы я, увидев Черную неблагодарность. Ах! Меж нас, мой ангел черный, Черная шмыгнула кошка,— В черном теле меня держишь, Белое зовешь ты черным». Чернокожей сеньорите Надоел вздыхатель черный, И чернить беднягу стала Черными она словами: «Что ты ходишь, черномазый, Вслед за мною черной тенью? Ты достоин, черный дурень, Только черного презренья». Став чернее черной тучи, Черный кавалер с поклоном Черным помахал сомбреро И пропал во мраке черном.

Лопе де Вега

О том, как Абиндарраэс поведал дону Родриго де Нарваэс про свою любовь и получил дозволение насладиться ею

Перевод М. Донского

В цитадели Антекеры Пленный мавр Абиндарраэс Горько сетовал, и стонам Эхо гулко откликалось. И наместник антекерский, Дон Родриго де Нарваэс, Поражен был: воин должен Стойкость проявлять в несчастье. «Ах! — Абенсеррах воскликнул,— Благороднейший Нарваэс! Потерпел я пораженье, Но, на этот жребий плачась, Выказал бы я Фортуне Черную неблагодарность: Быть в плену у вас почетно Даже для Абенсерраха. Нынче двадцать два мне года, И прекрасная Харифа Двадцать и два года правит В этом сердце как царица. Это имя всем известно: Не равно ли знамениты Меч алькальда Антекеры И краса моей Харифы? С ней в один мы день родились, Но боюсь, что я ошибся, Двадцатидвухлетним сроком Меря преданность любимой. Нет, я знаю, что задолго До того, как мне родиться, Страсть мою сама природа Властно предопределила. Говорят, любовь нисходит К нам по воле звезд лучистых, Но стыдливо меркнут звезды Перед красотой Харифы. Мы росли, как брат с сестрою, Нашей дружбы безмятежность Подавила нетерпенье, Сбила

со следа надежды. Но расстались мы, — и разом Спала с глаз моих завеса: Краткий час разлуки нашей Длился для меня как вечность, Свидеться должны мы были Нынче на заре вечерней: Собирался я на свадьбу, Предстояло ж мне — сраженье. Вы напали, дон Родриго, В миг, когда слагал я строфы: То, что мнил я гимном счастья, Оказалось песнью скорби. Я отважно защищался, Но защиты нет от рока. Я в плену. Моей Харифе Ждать меня придется долго. Человек мечтать лишь властен, Но не властен над судьбою: Ждал объятий я любовных, А дождался злой неволи». Тут алькальд великодушный, Тронутый его рассказом, Юноше вернул свободу, И к Харифе мавр умчался. Но о том, что с ним случилось, Утром лишь она узнала, Ибо ночь любви не терпит Длительных повествований.

Аполлон в венке лавровом…

Перевод М. Донского

Аполлон в венке лавровом И бог Марс с дубовой ветвью, Препоясанный оружьем, В латах и пернатом шлеме, Чтимая среди испанцев Память о великих предках И сверкающая Слава, Что сулит мужам бессмертье,— Все они зовут Лисардо К ратным подвигам, в то время Как младой пастух беспечно На лесной опушке дремлет. «На войну!» — призывы эти Слышит он в журчанье речки, Слышит в щебетанье птичьем И в блеянье стад овечьих. Все как будто сговорились И, под звуки труб военных, Повторяют: «В путь, Лисардо, Стань скорей под стяг победный!» «Я иду!» — вскричал Лисардо, Пробудясь; но с изумленьем Увидал пастуший посох, А не меч в своей руке он. «Что ж, пускай, — сказал Лисардо,— В шкуры я одет овечьи, Я себе в долине Тахо По плечу найду доспехи. Много там прекрасных замков, Предо мной падут их стены,— И завидовать мне будут Те, кто правит королевством». В путь уже готов Лисардо, Вещему призыву внемля; Вдруг он слышит чей-то оклик, Чувствует прикосновенье. Обернулся он в досаде И глаза Альсильды встретил,— В них блистал, переливаясь, Горьких слез бесценный жемчуг. «Ты куда бежишь, предатель? Где ж обещанная верность? Лишь уснули подозренья, Пробуждается измена». Но ответствует Лисардо: «О любовь моя, не сетуй! Цапля мимо пролетела, Подстрелить ее хотел я». «Ты возьми меня с собою, И пойдем за цаплей вместе: Лук тугой сгибать ты будешь, Подавать я буду стрелы». «Нет! Завистливое солнце Опалит твой лик небесный, Исцарапают колючки Кожу этих ножек нежных». Но в ответ ему Альсильда: «Иль не говорил ты прежде, Что, меня завидев, солнце Тотчас прячется в смущенье? Иль меня не уверял ты, Будто под ногой моею Превращаются колючки В лилии и первоцветы?» И тогда сказал Лисардо: «Должен я идти в сраженье; Аполлон, и Марс, и Слава Мне сулят венок победный». Обезумевши от горя, Рвет Альсильда в исступленье Волосы свои златые: «Предал ты меня, изменник! Ты уйдешь и не вернешься… Пусть же за тобою следом Полетит любовь Альсильды Охранять тебя от смерти. Ни краса моя, ни юность Пыл воинственный не сдержат, Но пускай с тобою будут Преданность моя и нежность». Тут приблизились к Лисардо Пастухи с лугов окрестных, Чтоб, поверх овчины мягкой, На него надеть доспехи.

В дни, когда и дуб могучий…

Перевод М. Донского

В дни, когда и дуб могучий, И высокий стройный тополь Старые нагие сучья Прячут под листвою новой, А плодовые деревья На зеленые покровы Надевают плащ свой белый Из соцветий благовонных, Землю чествуя послушно Этой данью ежегодной, Как им велено премудрой, Благодетельной природой; В дни, когда законы жизни Бурое жнитво сухое Сызнова преображают В зеленеющее поле, Пышно зацветают травы И своим цветеньем пестрым Изумрудную лужайку Делают ковром узорным, А на травянистых склонах Безмятежно и привольно Корм пощипывают сладкий Овцы со своим приплодом,— Один пастух Альбано Красы не видит вешней, Все горестней он плачет, Рыдает безутешней: «Где ты, моя Белиса? Тоскует твой Альбано. В кровоточащем сердце Не заживает рана». К розмарину и тимьяну Льнут заботливые пчелы, Запасаясь неустанно Сладким и прозрачным соком, День-деньской они хлопочут, Занимаясь медосбором, Наполняют до отказа Соты ароматным медом; Медом выкормив личинок, Выведут проворных пчелок, Чтоб они пустые ульи Заселили новым роем. Толпы муравьев прилежных Из дворцов своих просторных Выползают деловито На песок, согретый солнцем. Птицы, рыбы, травы, злаки, Все созданья, все живое Радуется и ликует, Жизнь благословляя снова, Но грустит пастух Альбано,— Чуждый радости всеобщей, Льет он слезы по любимой, Глядя на ее надгробье. Один пастух Альбано Красы не видит вешней, Все горестней он плачет, Рыдает безутешней: «Где ты, моя Белиса? Тоскует твой Альбано. В кровоточащем сердце Не заживает рана». Нынче год, моя Белиса, Как тоска мне сердце точит,— Преждевременной утраты Терпкую испил я горечь. Год пред этим ты хворала… Тысячу бы лет за хворой Я ходил, когда бы этим Горестный конец отсрочил! Я один с тобой остался,— Как мне быть с тобою розно? Я любил тебя живую, Верен остаюсь и мертвой. И в свидетели беру я Провидение благое: Дорогая мне при жизни, В смерти ты еще дороже. И о доме и о стаде На меня легли заботы; Умирая, дар бесценный Мне оставила в залог ты,— В ней была моя отрада, В дочери, тобой рожденной; Безмятежный лик младенца Был твоим портретом точным, Но, увы, решило небо, За мои грехи, должно быть, Чтобы следом за тобою В мир она ушла загробный. Один пастух Альбано Красы не видит вешней, Все горестней он плачет, Рыдает безутешней: «Где ты, моя Белиса? Тоскует твой Альбано. В кровоточащем сердце Не заживает рана».

Поет, тоскуя, Фабьо…

Перевод М. Донского

Поет, тоскуя, Фабьо, И, песне той внимая, Вздыхают волны Тахо И слезы льют наяды. С вершин нисходит в долы Неторопливый вечер, Неся в своих объятьях Густеющие тени. Уже примолкли птицы И притаились в гнездах, День светлый незаметно Сменился темной ночью. Одни колеса мельниц, Не покорясь молчанью, Сверкающие нимбы Из волн речных вздымают. Сгоняет бич свистящий Разбредшееся стадо, И ждет нетерпеливо Овец загон дощатый. А в хижине пастушьей Лежит, простершись, Фабьо, Не на одре болезни, Не на постели праздной, Не спит, — мешают думы, Не бодрствует, — мечтает, Не умирает, — мертв он В живых воспоминаньях. Заря уже зарделась, И, пробудясь, гвоздики С улыбкою кивали Жемчужинам росинок, Когда коснулся Фабьо Струн громкозвучной лиры, И стало вторить эхо Стенаниям тоскливым: РОМАНСИЛЬО Плененный, Амарилис, Твоею красотой, Любовью не посмел бы Я свой назвать восторг. Возвышенный твой разум С душевной чистотой,— Вот от чего зажегся Любви моей огонь. Не думай, что случайной Я прихотью влеком, К тебе неотвратимо Я приведен судьбой. Нет у меня надежды, Утратил я ее И, — безутешный странник,— Утратил я покой. Я слышу отовсюду, Что сладостна любовь, Но страх меня объемлет Перед твоей красой. Страсть и благоговенье Порождены тобой, Два столь враждебных чувства Сливаются в одно. Ужель возможно это, И в существе моем Ты разжигаешь битву Меж плотью и душой? Могу ли я отречься От красоты такой? Могу ли, созерцая, Не возжелать ее? Но в спор душа вступает, Гоня желанье прочь, О чистоте любимой Напоминает вновь. Чтобы меня не ранил Твой оскорбленный взор, К тебе я прикасаюсь Лишь робкою мечтой. И все же дерзновеньем Я собственным смущен: Ничтожный, я пленился Небесною звездой. Внемли же, Амарилис,— Молчать, увы, невмочь, Хочу излить я в песне Тоску мою и боль. ПЕСНЯ Пусть мне горько и больно, Не прошу ни о чем, Нахожу упоенье Я в страданье самом. Я, любовью сраженный, Лишь любовью живу. Безответно влюбленный, Сладким сном наяву Я взаимность зову. Обескровленный страстью, Открываю путь к счастью И в несчастье моем, Нахожу упоенье Я в страданье самом.

Был садовником Белардо…

Перевод М. Донского

Был садовником Белардо И, в садах валенсианских Разводя цветы и травы, Прилежаньем отличался. Тот, кто хочет, чтоб весною Расцвели его надежды, В феврале посеять должен: Май воздаст цветеньем вешним. Маргаритки и ромашки Для девиц сажал Белардо: Любит ли, не любит милый,— Лишь цветы откроют правду. А для дам в летах сажал он Мальву пышную, чей стебель Вновь цветок готовит алый Вянущим цветкам на смену. Для вдовиц — лиловый ирис Разводил он и вербену: Ведь под траурным покровом Зелень их свежа, нетленна. Для невест и новобрачных Он высаживал мелиссу: Манят пчелок в новый улей Этою травой душистой. Был и сельдерей для чахлых, И миндаль был для кормящих, Вместе с мятой для холодных И горчицей для горячих. И красавка — для пригожих, И полынь — для некрасивых, И репейник — для жеманниц, И для старых дев — крапива. Чтобы птиц пугать, развесил На смоковнице Белардо Одеяние, в котором Сам он щеголял когда-то: Шляпа с перьями и брыжи, Накрахмаленные туго, Стали головой и шеей Лучшему из птичьих пугал, Был на нем камзол атласный, Перевязь тисненой кожи И, для полноты картины, Щегольские панталоны. Вышел утром, как обычно, Поливать цветы садовник, Дело рук своих увидел, Усмехнулся и промолвил: РОМАНСИЛЬО О, пышная ветошь Ушедших времен, Живые останки Скончавшихся грез! Когда-то придумать Вам было дано Финал для трагедий, Написанных мной. Плюмаж мой солдатский, Галун и шитье! Все было да сплыло, Быльем поросло. Однажды на пасху В родной городок Явился я в новом Наряде своем. С балкона красотка Мне бросила взор,— Ах, белые плечи, Ах, черная бровь! Попался молодчик На этот крючок,— Пришлось Гименею Уплачивать долг. Стал ведом супруге Мой давний грешок. Жечь Трою, — не это ль Призвание жен? Бумаги и перья Свалила в костер,— Плоды вдохновенья Вмиг стали золой.

Восходит звезда Венера…

Перевод Н. Горской

Восходит звезда Венера, Плывет над вершиной горной, И недруг дневного света Свой плащ расправляет черный. Из стен Сидонии рыцарь, Взглянув на вечернее небо, Выходит в долину Хереса И скачет, исполненный гнева, Туда, где в Испанское море Текут Гвадалете воды И деву Марию Морскую Прославили мореходы. Он знатного рода, но беден, И дама его отвергла, И счастье его затмилось, И радость его померкла. Сегодня выходит Саида За старого мавра замуж, Но он богатый вельможа, Алькальд Севильского замка. Гасуль, вздыхая и плача, Несется дорогой длинной, И слабым печальным эхом Ему отвечает долина. «Ты моря коварней, Саида, Что властвует над моряками, А сердце твое, Саида, Как твердый, холодный камень. Жестокая, как ты можешь Позволить, чтоб в день урожая Обещанных мне сокровищ Коснулась рука чужая?! Предчувствую — дуб столетний Погубит росток весенний, И веткам твоим зеленым Не знать никогда цветенья. Три года меня любила, Клялась — не разлюбишь вечно. Зачем же к Альбенсаиду Уходишь при первой встрече? Бедняк твой богат безмерно, Богач твой беден, как нищий. Не хочешь богатства сердца, Лишь блага земные ищешь. С жестокой буду жестоким, Тебя проклинаю отныне: Пускай тебя ревность иссушит, Как жажда сушит в пустыне. Супруг будет мерзок в постели, И хлеб покажется горьким, Глаза от слез покраснеют, Лю6овь обернется горем. Его на турнир не проводишь, Как это пристало даме, И в праздники будешь дома Сидеть за семью замками. Ты вышьешь ему эмблему, Он в бой не поедет с нею, Твои цвета он отвергнет, Чтоб сделать тебе больнее. Его перед дальним походом Обнимут чужие руки, Он меч боевой украсит Эмблемой своей подруги. И, может быть, много позже, Когда он падет в сраженье, Аллах прояснит твой разум, Откроет всю глубь униженья. Но ты не молись напрасно, Не плачь над тяжелой судьбою, Запомни — в тот день свершится Проклятье мое над тобою!» И вот наступила полночь, Гасуль доскакал до цели, Весь замок сверкал огнями, И лютни в замке звенели. Толпою сбежались мавры, Что зорко несли охрану, Взметнулось факелов пламя Средь ночи огнем багряным. Под натиском дрогнули стражи, И всадник ворвался мрачный, Ударил мечом наотмашь, И мертвым пал новобрачный. Он рубит направо, налево В слепом опьянении ратном И вот, расчистив дорогу, В Сидонию мчится обратно.

Франсиско Кеведо

Перевод М. Донского

О том, как дона Альваро де Луна [518] вели на казнь

«Ваша благостыня будет Благом для души греховной»,— Так молящиеся пели Под трезвон под колокольный. «Жертвуйте на погребенье!» Был богаче всех вчера он. А сегодня подаянья Просит он у вас на саван. Состраданья он достоин: Нынче милостыню просит Тот, кто милости дарил вам, Снисходя на ваши просьбы. Он, кто мог своею властью Сделать каждого маркизом, Графом, герцогом, прелатом, Командором иль магистром, Он, кто жаловал поместья, Титулы дарил вельможам, Умирает как преступник. «Жертвуйте, кто сколько может!» Лишь вчера всем королевством Помыкал он, а сегодня Отдан сам на помыканье Палачам скотоподобным. Главной улицей он едет К месту казни, а давно ли Ехал здесь в сопровожденье Короля и всех придворных? Почитал себя счастливцем Тот, кто был тогда с ним рядом, Все придворные ловили И слова его, и взгляды. А теперь другая свита Вслед за ним валит толпою,— Разношерстный сброд: зеваки, Нищие, бродяги, воры. Он, кто был вершитель судеб, Сам судьбою изничтожен, Умирает как преступник. «Жертвуйте, кто сколько может!» «Мир бессильный, мир порочный! Вот как ты вознаграждаешь Слуг своих. Увы, немногим Ведомо твое коварство!» — Так один монах воскликнул, Видя, как толпа людская, Набережную заполнив, Устремилась к месту казни. А разъезды личной стражи Государя дон Хуана Надзирали, чтоб для казни Не было помех нежданных, И на каждом перекрестке — Альгвасилы и солдаты, Под началом двух алькальдов, Трех славнейших капитанов. «Прочь с дороги!.. Прочь с дороги!.. Расступись!..» — кричат герольды. «Ваша благостыня будет Благом для души греховной». Вот и Альваро де Луна, Он в сермяжном балахоне, Едет он верхом на муле, Мул под траурной попоной. В черном колпаке де Луна, Изможден он заточеньем, Справа от него — священник, Слева от него — священник, У людей у самых черствых На глазах — слеза печали. Но за что он умирает? Пожимают все плечами. Шепот, вздохи состраданья — Словно стон многоголосый. Осужденного выводят На позорные подмостки, Где трагедия де Луны Завершается развязкой… «Ваша благостыня будет Благом для души несчастной».

518

Альваро де Луна(1388–1453) — коннетабль Кастилии, сражавшийся с маврами и с мятежными кастильскими баронами. Фаворит Хуана II, один из богатейших и влиятельнейших людей Испании. Казнен в 1453 г.

Отповедь попрошайкам

«Сестры, вы зачем стучитесь? Лепты ждете? Вот те на! Кто толкнул вас к этой двери? Не иначе — сатана! Собираете вы деньги. Что же, я — банкирский дом? Или я — корабль, груженный Золотом и серебром? Я — и деньги! Вот так штука! Хочешь смейся, хочешь плачь. Если б не моя бородка, Был бы голым я, как мяч, Если б золотом владел я,— Я б его потратил сам, Будь я болен золотухой,— Подарил бы ее вам. Видите, в каком я платье? Гляньте, дырка на дыре, Плащ мой лоснится, как ряшка Келаря в монастыре. Вылезают мои пальцы Из разбитых башмаков, Как из домика улитки Кончики ее рогов. Набиваю я утробу, Если в гости пригласят, Если ж нет — я утоляю Только свой духовный глад. И древней окрестных зданий, И светлей мое жилье: Гляньте, — крыша прохудилась, Солнце светит сквозь нее. Широки мои владенья, Велики мои права — По пословице: гуляка Всему городу глава. Если ухожу из дома, То спокоен я вполне: Все мое добро — со мною, Весь мой гардероб — на мне. Знайте, что, ко мне взывая, Зря вы тратите труды: Здесь вовеки не дождаться Вам ни денег, ни еды. Было бы умнее клянчить У меня луну с небес: Тут отказывать, быть может, Я не стал бы наотрез. Если ж у меня монетка Завелась бы непутем,— Каюсь, с нею бы я тотчас Побежал в веселый дом. С богом, сестры! Проходите! И не появляйтесь впредь. Высох пруд, и рыбы нету, Не закидывайте сеть».

Неудачник

Хоть была моя мамаша Хрупкого телосложенья,— Вышел я живым из чрева, Чтобы клясть свое рожденье. В эту ночь луна сияла, Как червонец, над опушкой; Если б знала, кто родился, Стала б ломаной полушкой. Я родился поздней ночью: Солнце погнушалось мною; Тучки тоже это место Обходили стороною. Ровно в полночь дело было,— Так в какой же день недели? Вторник и среда об этом Пререкаются доселе. Под созвездьем Козерога Я рожден, и провиденье Предопределило, чтобы Стал козлом я отпущенья. Я не обойден дарами Прочих знаков Зодиака: Красотой я в Скорпиона, Поворотливостью — в Рака. Я родителей лишился, С ними чуть сведя знакомство: Уберечь решил господь их От дальнейшего потомства. С той поры хлебнул я горя: Столько видел черных дней я, Что чернильницей бездонной Мог бы стать для грамотея. Каждый час судьбина злая Шлет мне новую невзгоду: Коль об пень не расшибусь я, Так ударюсь о колоду. Если родственник бездетный Хочет мне отдать угодья,— Вмиг родится сын-наследник: Я — лекарство от бесплодья. Слепота на всех находит, Коль я еду в экипаже, Но слепец и тот заметит, Как ведут меня под стражей. Может предсказать погоду Каждый, кто следит за мною: Налегке я выйду — к стуже, Потеплей оденусь — к зною. Если приглашен я в гости, Дело пахнет не пирушкой, А заупокойной мессой, Где гостей обходят с кружкой. По ночам мужьям-ревнивцам, Приготовившим дубины, Чудится во мне соперник,— Я плачусь за чьи-то вины. Крыша ждет, чтоб подошел я, Если рухнуть наземь хочет. Камень, брошенный в собаку, Мне, понятно, в лоб отскочит. Дам взаймы — прощай дукаты; И притом должник-мерзавец На меня глядит при встрече, Будто он — заимодавец. Каждый богатей грубит мне, Каждый нищий просит денег, Каждый друг мой вероломен, Каждый мой слуга — мошенник, Каждый путь заводит в дебри, Каждые мостки — с надломом, Каждая игра — с потерей, Каждый блин выходит комом. Море мне воды жалеет, В кабаке — воды избыток: Захочу купаться — мелко, Выпью — не хмелен напиток. И торговля и ремесла Мне заказаны, бог с ними: Будь, к примеру, я чулочник, Все ходили бы босыми. Если б я вступил, к примеру, В медицинское сословье,— Воцарилось бы на свете Нерушимое здоровье. Холостым был — жил я худо, А женился — стало хуже: Взял я в жены образину, Бесприданницу к тому же. Говорят, что я рогатый; Будь притом я травоядный, Мне б ее стряпня казалась Не такой уж безотрадной. Не везет мне и в соседях, Нет покоя даже в спальне: Чуть рассвет — кузнец с размаха Бухает по наковальне, День-деньской без перерыва Бьет башмачник по колодке, Ночью выволочку шорник Задает жене-молодке. Если тонким комплиментом Я хочу почтить сеньору, То, смутясь, такое ляпну, Что хоть провалиться впору. Я зевну, — кричат: «Разиня!» Оброню платок, — «Неряха!» Коль румян я, — со стыда, мол, Если бледен, — мол, от страха, Бархатный камзол надень я, Люди скажут: «Вот дерюга!» Возведи я пышный замок, Молвят люди: «Вот лачуга!» Если тот, чье домоседство Всем и каждому знакомо, Позарез мне нужен, — слышу: «Только что ушел из дома». Тот, кто хочет скорой смерти,— Пусть мне посулит подарок: Сей же час отыдет с миром Без бальзамов и припарок. И, для полноты картины Рокового невезенья, Я, ничтожный неудачник, Встретил вас, венец творенья. Сто мужчин при вас, все носят Званье гордое «поклонник», Недостойный этой чести, Я всего лишь подбалконник. Так взывал к Аминте Фабьо, Но прелестное созданье Не имело и понятья О его существованье.