Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро

Автор неизвестен

О Саиде

Перевод Н. Горской

Саид в нетерпенье бродит У дома прекрасной дамы И ждет, когда хлопнут двери, Когда распахнутся рамы. Уже опустился вечер, Он ждет, дождаться не может, Огонь его кровь сжигает, Тоска его сердце гложет. Она наконец выходит, Глядит на него с балкона, Вот так же в часы ночные Луна глядит с небосклона. Промолвил Саид с мольбою: «Прекрасная мавританка, Ответь, неужели правду Сказала твоя служанка? Болтают, что гость заморский Твоим назовется мужем, Что верный Саид Саиде Отныне уже не нужен. Открой мне скорее правду — Что пользы в таком секрете, Который известен людям, Всем людям на белом свете?» Она отвечает скромно: «Нельзя нам любить друг друга… А тайна уже не тайна, Коль знает ее округа. Мне грустно, аллах свидетель! Но если мы будем вместе, Боюсь, случится дурное И вскоре лишусь я чести. Тебя горячо любила, Но род наш богат и знатен, Отец и слышать не хочет, Чтоб стал бедняк его зятем. Меня караулить ночью Давно ему надоело, Решил он назначить свадьбу И разом покончить дело. Ты встретишь другую даму И станешь ее супругом, Красавица эта будет Ценить тебя по заслугам». Сайд бледнеет от горя, Но ей отвечает внятно: «Жестокость твоя, Саида, Ей-богу, мне непонятна. Ты гонишь прочь молодого, Старик с тобой будет рядом. Отдашь ему клад бесценный, Но что ему делать с кладом?! Однажды ты мне сказала, В глаза посмотрев сердечно: «Любила, люблю и буду Саида любить я вечно».

О мореходе Абенумейе

Перевод Н. Горской

Прославленный Абенумейя, Самый лучший из мореходов, Командир

галер мавританских, Разбивший врага на водах, Гроза моряков христианских, Потопивший судов немало, Сегодня сам утопает, Как лодка во время шквала. Если б это случилось в море, Он бы встретил судьбу без страха. Настигла беда на суше — Ему неверна Селиндаха. Прекрасной придворной даме Муса приглянулся отважный — В делах любви, как известно, Разлука — слуга неважный. Приказал моряк живописцу На щите рисунок исполнить: По бурному морю корабль Плывет, рассекая волны,— Ведь на женщин волна похожа, Меняется снова и снова, Волна не имеет формы, А женщина — твердого слова. Корабль на мели застревает, Хоть вдали уже виден берег,— Вот так бывает с мужчиной, Который женщинам верит. Но все же цела оснастка, Возносится нос над волнами — Потому что с высоким чувством Служил кавалер своей даме. Сквозь рифы измены женской Поведет его лучший лоцман — Мужское верное сердце, Врожденное благородство. На глаза похожие люки Глядят и печально и живо, Как будто тоскуют о счастье, А счастье недостижимо. Равнодушно повисли флаги, Со стихиями спорить не стоит — Встречает судьбы удары С такою же твердостью стоик. На бушприте четкая надпись, Прочесть эту надпись несложно: «Служил я верой и правдой, Но плата была ничтожна». Быть может, этот рисунок Покой Селиндахи нарушит, И поймет неверная дама Превосходство моря над сушей. Вот так мореход размышляет, Покидая стены Гранады, И держит путь в Альмерию, К судам королевской армады. И клянется Абенумейя Не верить дамам отныне: Ведь женское слово — ветер, А сердце — морская пустыня…

О Тарфе, Гасуле и двух мавританках

Перевод Н. Горской

На балконе высокой башни, Почти что под самой крышей, Где вершина любви высокой И прелести наивысшей, Стояли две мавританки. Так прекрасны вдвоем девицы, Что любить их хочется вдвое И хочется раздвоиться. Одну из них Селия звали, А другую звали Харифа, Харифа, что острые стрелы Пускает в мужчин игриво. Выходят Гасуль и Тарфе, Под высоким балконом ходят, Пред теми, что превосходством Превосходнейших превосходят. И бросают камешки сверху Кокетки своими руками, Дорога любви камениста, Но камни смягчают камень. И бросают лучи улыбок, И лучится улыбки лучик, Лучистого солнца ярче, Самой лучезарности лучше. Пламенея, застыли мавры, Но пламя им души плавит, Их пламенный взгляд пылает, И пламя рождает пламя. Слепящий свет ослепляет, Но бежать от него нелепо — Слепота слепцу не помеха Красоте поклоняться слепо. Ликуют два кавалера, От света лишившись зренья — Ведь зримый свет озаряет, А незримый дает прозренье. Цвета на одеждах мавров Сплетены в такие узоры, Что понять невозможно дамам, Которую любит который. С балкона сбегают обе И бегут так быстро и скоро, Как будто поможет скорость Ускорить решенье спора. Вблизи их живая прелесть Увеличилась сразу вдвое, Оживить она может мертвых И повергнуть во прах живое. И к ослепшим недавно маврам Вернулось зренье при встрече, Но, прозрев, они вновь ослепли И вдобавок лишились речи. Потом влюбленные мавры Удалились куда-то вместе, Очевидно, чтоб спор продолжить В ином, подходящем, месте.

О Тарфе и Саиде

Перевод Н. Горской

«Твоих насмешек, Саида, Я больше терпеть не стану, Меня ты ранила больно, Потом углубила рану, Любовь казалась мне раем, Когда ты бывала рядом. Признайся, что рай желанный Теперь обернулся адом. Когда я прошу ответа, Молчишь и смотришь лукаво, Скажи, что не любишь больше,— И будет честнее, право! Зачем такая надменность И вместе с нею кокетство? Любовь не знает уловок, Уловки — дурное средство. В тебя знатнейшие мавры Влюбляются то и дело, Ты думаешь — обожанью Вовек не будет предела. Но гордые наши мавры, И все мужчины, наверно, Не вытерпят униженья, Поскольку оно безмерно. А время — игрок серьезный, С ним шутки шутить опасно — Проснешься и вдруг заметишь, Что годы прошли напрасно. Уж лучше ты выйди замуж, Ведь брак сохраняет тайны, Иначе чужой откроет Все тайны твои случайно. Не думай задобрить время,— Законы его едины: Оно не знает пощады И все обратит в руины. Внемли этой страстной речи, Где правда каждое слово,— Когда гремят аркебузы, Глухой да услышит снова! Хочу, чтоб глаза сияли И сердце мое согрели, Хочу, чтоб в моей победе Звучала песня свирели!..» С таким изяществом Тарфе Открыл пред Саидой чувства. Для каждого андалузца Любовь — святое искусство.

О Xарифе

Перевод Н. Горской

Задумал король Гранады С Кастильским домом сражаться. И пишет он в Антекеру: «Копейщиков славных шестнадцать Пришли мне, алькальд, на помощь, Пусть восемь отправятся сразу И путь свой держат к Хаэну, А прочие ждут приказа». Посланье алькальд целует, Послушный воле сеньора, Сзывает храбрейших мавров — Пускай начинают сборы. Как жаль, в этом деле трудном Участвовать он не сможет — Спешит ко двору, где смуту Затеяли два вельможи. Алькальд поручает сыну Поехать с отрядом вместе, В бою не уронит Харифе Высокой семейной чести. Проснулся от звона доспехов Воскресным утром весь город — На резвых конях кордовских Проносятся всадники гордо. В лазурных, желтых и белых Одеждах гарцуют все восемь. В честь дамы, прекрасной Селинды, Они цвета эти носят. Султаны из белых перьев На шапках остроугольных Чуть связаны лентой зеленой, Их ветер колышет вольно. Пристегнуты к портупеям Тунисские сабли кривые, Сверкают на солнце пики И палицы боевые. Высокие белые седла На спинах коней буланых. Сапожки из черной кожи В стальных стременах чеканных. Трубач самым первым едет, Ведет отряд за собою, Его труба возвещает, Что мавры готовы к бою. Простое камковое знамя Высоко реет над ними, На знамени этом строгом Алькальда вышито имя. И герб Сегрийского дома [515] Блестит на щитах и латах — Пять львов свирепых и диких, Стоящих на задних лапах. Все мавры отряд провожают, Любуются дамы отрядом… Муса, прославленный рыцарь, Померк с отважными рядом. По улицам скачет Харифе На быстрой своей кобылице, Она белизной и статью Лишь с лебедем белым сравнится. Расчесаны тщательно грива И хвост шелковистый длинный, Усыпана бисером сбруя, И вкраплены в бисер рубины. Гербом его щит украшен: Над солнцем черная птица Раскинула крылья смерти, И надпись: «Пока не затмится». В тунисской шапке Харифе С пером петушиным желтым, Сплетение звезд и лилий — Узор на плаще тяжелом. Клинок из толедской стали, Вдоль ножен — аквамарины, Кончается рукоятка Литой головой тигриной. Харифе, пробуя силу, Играет дубовой пикой, С такою же легкостью ветер Играет лозою гибкой. Призывы трубы проникли Сквозь стены Хенералифе, Сады покидают дамы — Спешат увидеть Харифе. Вниманием он доволен, Но ищет Селинду влюбленный И вот наконец увидел Ее у решетки балконной. Сказал он: «Прекрасная дама, Ах, если б ты только знала, Как мучит меня разлука! Мне рыцарской славы мало, Не надо наград королевских, И благ не ищу я бренных. Тебе я отдам добычу — Толпу христиан презренных. Во имя твое эти мавры — Пускай им судьба поможет! — Свершат дела боевые И славу свою умножат. И я, повинуясь долгу, Сегодня готовлюсь к бою, И я вместе с ними еду, Но сердце мое с тобою. И если в сраженье будет Сопутствовать мне удача, Возьми меня в плен навеки К рабам христианским в придачу!» Селинда взглянула нежно, Достоин рыцарь награды: Харифе ей отдал сердце, А меч — королю Гранады, Прекрасная мавританка Его осыпает цветами, Харифе поклон глубокий Отвесил прекрасной даме, Махнул рукой на прощанье, Подковы цокнули звонко, Помчалась его кобылица. И ветер за ней вдогонку.

515

И герб Сегрийского дома… —герб одной из влиятельнейших арабских фамилий Гранады XV в.

Романсы литературные [516]

Луис де Гонгора

Перевод И. Чижеговой

Об Абенсулеме

Славный знаменосец войска, Молния на поле брани, Воплощенье благородства, Непреклонности, отваги; Вызывавший зависть юных И почтенье мудрых старцев, Он, за кем с восторгом шумным Чернь на улицах бросалась; Он, учтивостью снискавший Дам и дев благоволенье, Этот баловень Фортуны, Этот первенец успеха; Он, украсивший мечети Блеском боевых трофеев, Он, кто населил темницы Толпами гяуров пленных; Он, кто храбростью своею Больше, чем разящей сталью, Дважды от границ отчизны Отразил враждебный натиск; Доблестный Абенсулема — На изгнанье осужден он Повелением халифа, А верней — своей любовью. Мавр пленился мавританкой, Чьей красою несравненной, Несравненным благородством Сам халиф был ранен смертно. Мавританкою однажды Был цветок подарен мавру, Для ревнивого владыки Тот цветок стал злой отравой. И, разгневанный, герою Удалиться повелел он: Очернил он верность мавра, Обелить желая ревность. Едет мужественный мавр, Конь соловый горячится, Долго пил он на прощанье Воду из Гвадалквивира… И обеими руками Сдерживает мавр поводья, Чтоб скакун его горячий Вихрем не умчался в поле. Конь звенит наборной сбруей,— Марокканская работа: Бляхи с чернью и финифтью, С филигранью золотою. В черное полукафтанье Мавр одет, с накидкой белой: Цвет неутолимой скорби С цветом безупречной чести. А над головным убором, Темно-голубым, как небо, Схвачены алмазной пряжкой, На ветру трепещут перья. Перья птиц он взял с собою, Чтоб душа домой летела, Пусть земли его лишили — С ним остался вольный ветер. На плаще узор из копий Выткан серебром по краю И слова: «Лишь в этом грешен» Вышиты арабской вязью. Из оружья — только сабля, Дар толедского владыки: Не оружье, но отвага От врагов ему защита. Так через родной свой город Ехал доблестный изгнанник: По бокам его — алькальды Мармолехо и Альгамбры, Следом — рыцари верхами, А вокруг — толпа народа. Чтоб изгнанника увидеть, Дамы сгрудились у окон. Скрыть красавицы не тщились Горьких слез, когда с балконов Перед ним на мостовую Выливали благовонья. А прекрасная Балаха, Что рвала в опочивальне На себе густые кудри Из-за прихоти монаршей, Многогласный шум услышав, На балкон свой устремилась, И немым исходит криком Взор ее красноречивый: «Знай, ты одинок не будешь, Мы в разлуке, но утешься,— Пусть ты изгнан из Хереса, Жить в моем ты будешь сердце». Ей он отвечает взглядом: «Буду и вдали — с тобою, За неправый суд халифа Мне воздаст любимой стойкость». Сотни раз до поворота На нее он оглянулся. А потом коня направил По дороге на Андухар.

516

В этом разделе представлены образцы романсного творчества таких могучих индивидуальностей, как Лопе де Вега, Гонгора и Кеведо, и в этой связи он особенно интересен. Многое из написанного ими (особенно Лопе де Вега) воспринималось читателем как нечто настолько подлинное, народное, что отрывалось от имени автора и начинало жизнь классического традиционного романса. Но дело, конечно, здесь не только в замечательных имитациях старых романсов. Заслуга всех трех авторов заключается прежде всего в том, что они сумели, идя каждый своим путем и сообразуясь с духом времени и собственным поэтическим кредо, вдохнуть в, казалось бы, обветшалую традиционную форму новую жизнь. Они сумели надолго утвердить романс в качестве одного из ведущих жанров испанской поэзии. По их стопам шли поэты последующих поколений, вплоть до крупнейших наших современников.

Хотя в настоящем томе преимущественное место отведено «старому» романсеро, который пользуется и наибольшей известностью, да и в познавательном отношении представляет больший интерес, «новый» романсеро представлен также достаточно широко. В основном даются лирические романсы, которые в эпоху Возрождения пользовались в Испании огромной популярностью. Богатство чувств, образность и техническое совершенство «нового» романсеро — качества, столь ценимые тогда, — как будто бы противопоставлены наивности и безыскусной красоте «старого» романсеро. На самом деле они совмещаются совершенно органически. Два романсеро — это два этапа художественного сознания. Старый романсеро живет в новом.

Испанец в Оране

Королю служил в Оране Шпагою один испанец, А душой служил и сердцем Он прекрасной африканке, Столь же гордой и прекрасной, Сколь любимой и влюбленной. Ночью на любовном ложе Был он с ней, и вдруг: «Тревога!» Приближенье берберийцев — Вот что вызвало тревогу: Их щиты сияньем лунным Были выданы дозору. Под луной щиты сверкнули Искрой для костров сигнальных, Молния огней тревожных Породила гром набатный, И в объятиях любимой Был возлюбленный разбужен: Он услышал гул набата, Конский топот, лязг оружья, Долг в него вонзает шпоры. Страсть удерживает повод: Не пойти в сраженье — трусость, Женщину покинуть — подлость. Только он за меч свой взялся, Как к нему она метнулась, Шею обвила руками, Телом трепетным прильнула: «Что ж, иди! В слезах бессильных Утоплю я это ложе, Без тебя оно, любимый, Мне страшней, чем поле боя. Одевайся, что ж ты медлишь? Ждет тебя военачальник, Ты его приказам внемлешь, Глух к моим мольбам печальным. Для чего тебе кираса? Сердце ведь твое — из стали: Скорбью мне его не тронуть, Не смягчить его слезами!» Но, в доспехи облачаясь, Так испанец ей ответил: «О любимая! И в страсти Ты прекрасна и во гневе. Движим долгом и любовью, Ухожу и остаюсь я, Плоть моя идет в сраженье, Но душа с тобой пребудет. О властительница сердца, Не печалься и не сетуй: В честь твою пойду на бой я, В честь твою вернусь с победой».

Невольник Драгута [517]

Каторжной прикован цепью Накрепко к скамье галерной, Руки положив на весла, Очи устремив на берег, Раб турецкого корсара Жалобы свои и пени Изливал под скрип уключин И бряцанье ржавой цепи: «О, мое родное море, О, родной испанский берег, О, театр, где разыгрались Тысячи морских трагедий! Белым языком прибоя Ты подобострастно лижешь Горделивые, крутые Берега моей отчизны. Ты мне истину поведай О судьбе моей супруги: Вправду ль, проливая слезы, Обо мне она тоскует? Коль правдивое об этом До меня дошло известье,— Перлы слез ее пополнят Жемчугом твои глубины. Но письма напрасно жду я, Может, нет ее на свете? Если так, тогда зачем же Я сопротивляюсь смерти? Вот уж десять лет влачу я Жизнь в неволе без подруги, Лишь с веслом своим тяжелым И тоскою неразлучен. Если истинно сужденье, Что волна красноречива,— О божественное море, Дай мне, дай ответ правдивый!» Тут мальтийская эскадра Выросла у горизонта, И галерникам начальник Приказал налечь на весла.

517

Драгут— знаменитый турецкий корсар XVI в.

Белую вздымая пену…

Белую вздымая пену, Мчат алжирские галеры За майоркским галеотом, Словно гончие по следу. В нем с женой — валенсианкой Благородной и прекрасной — От Испании к Майорке Плыл счастливый новобрачный. Он, любовью окрыленный, На двойной стремился праздник; Праздновать хотел он свадьбу Вместе с празднованьем пасхи. Весело плескаясь, волны К веслам ластились бесшумно, К парусу с лобзаньем нежным Ветерок прильнул попутный. Но предательская бухта, Давшая приют корсарам, Выпустила вдруг на волю Их — грозу морей испанских. Галеот вперед рванулся, Но четыре вражьих судна Мчатся по волнам — о, горе! — За добычей неотступно. Их подстегивает алчность, А преследуемых — ужас… Жемчуг слез роняя в волны, Молит юная супруга: «О зефир, о вольный ветер, Взысканный любовью Флоры, В час опасности ужели Не поможешь ты влюбленным? Если только пожелаешь, Ты в своем всесильном гневе Дерзновенные галеры Сможешь выбросить на берег. Ведь не раз, могучий ветер, Вняв моленьям беззащитных. Утлые челны спасал ты От флотилий горделивых. Не отдай наш бедный парус В руки извергов бездушных, Из когтей из ястребиных Вырви белую голубку!».

Ты, что целишься так метко…

Ты, что целишься так метко, Озорной слепец-стрелок, Ты, меня продавший в рабство, Древний маленький божок, Мстишь за мать свою, богиню, Что должна была свой трон Уступить моей любимой? Пощади! Услышь мой стон: «Не терзай меня, не мучай, Купидон!» Преданно тебе служил я, А какой был в этом толк? Ветреный военачальник, Покидаю я твой полк. Хоть давно завербовался Я под сень твоих знамен,— До сих пор ничем за службу Не был я вознагражден. «Не терзай меня, не мучай, Купидон!» Войско горемык влюбленных Верит в разум твой и мощь, Но беда солдату, если У него незрячий вождь. Где у полководца стойкость, Если с крылышками он? И как с голого получишь Свой солдатский рацион? «Не терзай меня, не мучай, Купидон!» Труженик любовной нивы, Жил я только для нее, Десять лучших лет ей отдал, Все имение свое. Я пахал морские волны, Засевал песчаный склон — Урожай стыда и скорби Я собрать был обречен. «Не терзай меня, не мучай, Купидон!» Башню в пустоте возвел я Из неисполнимых снов — Кончилось, как с Вавилоном, Страшной путаницей слов: Стала желчь там зваться «медом», «Стрекозою» — скорпион, Зло преобразилось в «благо», Беззаконие — в «закон»… «Не терзай меня, не мучай, Купидон!»