Песни в пустоту
Шрифт:
Ермен “Анти” Ержанов
В 97-м году я делал фестиваль “Октябрьская весна” в Актюбинске. Усов не смог приехать, что-то у него со здоровьем случилось – у него там разные истории были, как-то его пьяного машина сбивала… После “Октябрьской весны” я взял железо барабанное, которого не было у “Енотов”, и мы поехали в Москву записывать альбом “Остров-крепость”. Опять у них не было состава – я барабанил, а наш басист Марципан играл на басу. Все это мы писали на хате. Приходил Экзич, что-то там крутил, мы тоже сами что-то крутили – это было необычное мероприятие. В комнате стоял пульт. Пульт был подсоединен к проигрывателю, а он – к каким-то бытовым колонкам. В пульт шла ударка, бас, гитара Арины и голос Усова, который больше был слышен так, барабаны стояли в
Юлия Теуникова
Боря – концептуалист на манер старых мастеров. Каждый его альбом – законченное произведение искусства с точки зрения смысла, образа, духа. Идеальный художественный фильм, повесть, как угодно. Это как раз подкупало и манило. И это получалось, несмотря на то что все относились к процессу достаточно халявно, гитары часто были толком не настроены, никто особо не умел играть. Тут как раз не было никакой концепции и постмодерна. Просто Боря как жил, так и играл. Эпоха-то была печальная, время распада: было понятно, что светлая мечта из советского фэнтези ушла, игра проиграна, пришел бандер.
Станислав Ростоцкий
Не думаю, что “Еноты” когда-либо практиковали сознательный лоу-фай. Всегда использовалось все то, что по максимуму было в наличии. Арендовать студию? Идея платить за что-то деньги не рассматривалась в принципе. Ну и на определенном этапе стало понятно, как магнитофон включить, гитару перегрузить, одно на другое наложить в бытовых условиях, и этого было достаточно. То есть это была такая игра, в которую сначала играли, потому что не знали, как надо на самом деле, а потом выяснилось, что и этого достаточно вполне. Ни о какой “Гроб-студии” речь не шла даже близко. Тут было важнее, чтобы все вовремя собрались и зафиксировали материал, пока спиртное не кончится. Но это не значит, что к записи альбома подходили спустя рукава. Отнюдь. Это было очень важное событие. Просто происходило оно вот таким кустурицевским способом.
Борис Белокуров (Усов)
Да, мое мнение было конечным. Мнение лидера группы всегда было конечным. К другим людям я тоже прислушивался. К мнению Арины всегда прислушивался. Потому что она составляла некое ядро группы, а остальные музыканты были привлеченные. Не было проблемы, с кем играть. Ты умеешь играть на гитаре? Ну и все. Была постоянная чехарда. Этот ушел – пришел другой. Но это, как правило, были эпизодические люди. У “Соломенных енотов” никогда не было другого продюсера, кроме меня. За исключением, возможно, Леши Маркова. Он хотел видеть все немножко по-другому. Но победил немножко я.
Панк-рок всегда был не только музыкой, но и политической позицией – и Россия 90-х в этом смысле не была исключением. Казалось бы, советская система, с которой вроде как непримиримо боролся советский же рок, приказала долго жить и сменилась свободой слова и волеизъявления – но экзистенциальный панк потому и нарекли этим эпитетом, что он подразумевал бунт не против конкретного строя, а против мироустройства как такового. Переломным моментом, ставшим толчком к созданию нового радикального подполья, стал октябрь 93-го – вскоре после того, как танки расстреляли Белый дом, Егор Летов заявил о вступлении в партию Эдуарда Лимонова НБП и создании социально-музыкального движения “Русский прорыв”, в которое также вошли его земляки-соратники вроде “Инструкции по выживанию” и группы “Родина”. Лимоновская организация, несмотря на свою полную маргинальность (а может, и благодаря ей), тогда вообще стала центром притяжения самых разнообразных творческих сил – кроме Летова в нее вступил неутомимый композитор, концептуалист и провокатор Сергей Курехин, на концертах под эгидой НБП по всей стране выступали и лидер “Калинова моста” Дмитрий Ревякин, и радикальные шумовики, музыкальные обзоры
Естественно, московские панк-радикалы тоже не оставались в стороне от новых идеологических веяний – впрочем, среди них в этом смысле царил подлинный плюрализм взаимоисключающих мнений. “Огонь”, “Ожог” и “Банда Четырех”, своего рода супергруппа нового андеграунда, сменившая “Резервацию здесь” и объединившая уже в некотором смысле заслуженных Сантима, Экзича и Константина Мишина, примкнули к НБП. “Лисичкин хлеб”, напротив, пропагандировал левые идеи и деятельно участвовал в анархистском движении ЗАИБИ (“За анонимное и бесплатное искусство”). Где-то совсем неподалеку поднимал голову молодой панк-хардкор, ориентировавшийся на идеи стрейт-эджа, веганства и антифашизма. До поры до времени все эти люди уживались в одной и той же коммуне – или, как говорили они сами, формейшне, – но только до поры. И только “Соломенные еноты” смотрели на все происходящее откуда-то сбоку и никогда открыто не поддерживали никакие политические движения. Раз проигрыш все равно неизбежен, лучше было принять его в одиночку, не фальшивя перед собой и не вписываясь в чужую армию.
Алексей “Экзич” Слезов
В 96-м это все движение начало расслаиваться. Мы отошли от коньковской тусовки, Костя Мишин стал общаться с Усовым шапочно, тусовка “Лисичкиного хлеба” начала заниматься кино и пошла в анархокраеведы и так далее. Весь этот формейшн, собственно, развалился.
Александр “Леший” Ионов
Магнитоальбом “Огня” “Память и время” – это наш последний этап сотрудничества, мы писались у Арины дома с подачи Усова. Ужасный, конечно, материал, ужасно все записано, а потом 96-й год – и уже все. “Огонь” находился в зените своей карьеры, в 95-м мы разогревали “Гражданскую оборону”, это был тоже такой важный водораздел.
Алексей “Экзич” Слезов
А “Соломенные еноты” не играли. И это был уже такой повод для зависти. Все еще больше усугубилось, когда в 96-м году мы с “Огнем” на деньги коммунистов поехали в тур “Русский прорыв”.
Александр “Леший” Ионов
У Усова зависть была подсознательной – она маскировалась под мысль “вот они там типа обуржуазились”. При этом у них была иррациональная тоска по Советскому Союзу. Сказать в этой компании, что СССР был говном, – это значило сразу же получить от Усова в бубен.
Борис Белокуров (Усов)
Распад СССР мы переживали как трагедию. Ну, мы-то были коммунистами. По убеждениям. Жалко было не рухнувший строй, а страну. Я в ней вырос, я в ней жил. Я родом из детства, я его очень люблю и не собираюсь предавать.
Борис “Борян” Покидько
В начале 90-х “Еноты” и “Лисхлеб” часто устраивали совместные концерты. Они проводились в рамках коньковского формейшна, хотя Усов называл его по-разному, в том числе и Всемосковским патриотическим панк-клубом. У нас был такой… как это сказать… псевдопатриотизм или даже истинный патриотизм коньковский. Московский патриотизм – мы любили московскую музыку больше, чем ленинградскую. Городской, человеческий – ну, какой угодно патриотизм, заканчивая патриотизмом относительно самих себя.
Тогда могли мирно сосуществовать парни с огромными гребнями и пацификами с какими-нибудь лысыми людьми с вырезанными на разных частях тела свастиками. Это все не уходило дальше дихотомии панк – гопник и не было политизировано. Но в какой-то момент начало проявляться расслоение. Я хорошо помню этот момент, когда, году в 96-м, появилось большое количество малолетних фашистов, и с ними начали возникать проблемы. Позже оказалось, что некоторые люди почему-то оказались к этому склонны, в том числе из нашего круга общения. И все отнеслись к этому с пониманием, зная друг друга. Ну, до определенной степени.