Песни в пустоту
Шрифт:
Ермен “Анти” Ержанов
Усов ощущал себя… фюрером – не буду говорить, но рок-н-ролльным паханом таким. Сидел в Коньково и думал, что он главный. У них началась внутренняя борьба – почитайте “Связь времен”, там все это есть. Мишин с Сантимом из-за футбола подвергались обструкции.
Илья “Сантим” Малашенков
В отличие от большинства андеграундных музыкантов того времени я активно интересовался футболом, ездил на выезда и очень неплохо знал раннюю российскую околофутбольную культуру. Мне всегда больше нравилось позиционировать себя как человека, который ездит на матчи в Нижний Новгород, чем, скажем, как любителя под марихуану послушать Егора Летова в квартире. Да, я, возможно, действительно всех заебал своим динамовским шарфом. Вот меня Усов и подъебнул в песне со словами “Сколько сантимов стоит нацистский лозунг”. Я всегда хохотал над этой песней. Мне кажется, она появилась скорее из-за каких-то личных обид, чем из желания сделать какое-то политическое
Борис Белокуров (Усов)
Сантим пропагандировал со сцены: “А ну-ка, давай-ка, уебывай отсюда, Россия для русских, Москва для москвичей”. Это скорее в контексте околофутбольного фанатизма было сказано, но лозунг-то нацистский.
Борис “Борян” Покидько
Движение “За анонимное и бесплатное искусство” родилось за несколько лет до того, как мы с участниками “Лисхлеба” в него попали. Это был ряд художников, одним из лидеров которых был некий Юрий Поповский. Скорее всего, он придумал основные тезисы ЗАИБИ – культивирование спонтанного и бескорыстного творчества, мысль о том, что творить может даже голый человек в открытом космосе, откуда вытекало, что самое главное – это реализовать свой ПТИ (первичный творческий импульс), который есть в каждом человеке. Символом группы был перечеркнутый значок копирайта. Усов недолюбливал заибистов, и “Еноты” в их акциях не участвовали. Но иногда Усов на них появлялся и порой даже пытался сорвать. С ними у него были определенные идеологические разногласия.
Борис Белокуров (Усов)
Все, что связано с анонимным и бесплатным искусством, мне абсолютно неблизко. Я их всех там ненавижу. К “Лисхлебу” и Боряну претензий нет. А ко всем остальным… я не считаю, что каждый человек – творец. Это то же самое, что интернет. В идеале отбор должен происходить внутри себя. Человек творит что-нибудь для себя и творит, но обнародует это только в том случае, если твердо уверен, что это хорошо. Но это опять-таки идеальный вариант, недостижимый. В этом случае был бы рай на земле. Я принципиально отказался смотреть всю “заибическую” продукцию, хотя мне ее неоднократно навязывали. Мне они не нравятся ни как люди, ни по глобальным соображениям. Была одна история, не знаю, насколько она произведет на вас впечатление. Вот смотрите: идет толпа. “Заибический” концерт где-то в Подмосковье. Ну, как всегда, нашли какой-то там каркас на заброшенной стройке, повеселились, газеты пожгли, в бубны побили, поплясали, и теперь все идут обратно на электричку до Москвы. На рельсах лежит собака, перерезанная пополам. То есть труп собаки. Огромная такая, рыжая. Что делают заибисты? Они прыгают на рельсы, начинают скакать вокруг нее, водить хороводы, поливать ее краской. После этого я понял, что заибистов больше знать не желаю. Я дал тогда в морду Захару Мухину.
Илья “Сантим” Малашенков
В конце 90-х у меня было уже очень много знакомых, так или иначе связанных с НБП. Официально я вступил в 2000-м, вышел из партии в 2004-м, когда дедушка из тюрьмы вышел, начал закручивать гайки и стало понятно, что дальше будет очень скучно и неинтересно. Но тогда все были – ты что! Александр Дугин, идея евразийства, национальная революция, красные бригады там, Пол Пот и так далее… Все были веселыми нацболами, потому что никто все равно не понимал, что это такое. Увлечение тоталитарными идеями не мешает при этом оставаться анархистом, в НБП мы все равно ими и оставались. Мы просто проходили стадии увлечения разными идеями, но, перепробовав их все, поняли, что это не очень. Вопрос в том, что анархистами мы все равно оставались, были и остаемся не в традиционном современном понимании – “вегетарианцы, антифашисты, любители хардкора и т. д.”. Не любители свободы, а любители воли. Конечно, до определенной степени НБП “Банде Четырех” подпортила всю карьеру дальнейшую. Все-таки мы воспринимались как слишком ангажированная политическая группа. Но, в общем-то, мне по барабану.
Константин Мишин
У нас был концерт в Питере в 98-м году, его делал человек из НБП. Играли “Ожог”, “Банда”, “День Донора” и что-то еще. Четыреста человек пришло, в минус, блядь, двадцать пять мороза! И была такая эйфория, что вот мы сейчас тут, сука, всех порвем. И энбэпэшники осанну Сантиму пели, и мы приходили в их бункер, играли концерты, набивалось 60–70 человек в этот подвал… Ништяк! Это затягивало очень. Эйфория от популярности в энбэпэшных кругах с Сантимом нехорошую шутку сыграла, я считаю. Потому что опять же нужно было репетициями заниматься, а не бухать с нацболами и зиги кидать в бункере НБП.
Борис Белокуров (Усов)
Я никогда не состоял в НБП и, в общем, никак к этой партии не относился. Я находился в стороне, и особых разногласий с друзьями у нас по этому поводу не возникало. Это все личное дело каждого, какой смысл об этом спорить. Нравится тебе – ходи на эти заседания.
Сергей Кузнецов
Когда Кириенко баллотировался в мэры Москвы в 99-м, и он, и его команда изображали таких молодежных, продвинутых ребят. Устраивали какие-то рок-концерты, привлекли к работе Макса Фрая, Славу Курицына, Марата Гельмана. В какой-то момент
Борис Усов и правда построил свою стратегию поведения так, чтобы никому даже не пришло в голову его покупать. К концу 90-х, когда формейшн разросся и превратился в добровольно-подпольное, но все же относительно целое и весомое культурное движение, былой книжный мальчик создал вокруг самого себя не менее яркий миф, чем тот, что окружал возглавляемую им группу, – и разумеется, миф этот тоже целиком и полностью строился на внутренних противоречиях. Бесконечное пьянство вплоть до потери человеческого облика и в то же время – неутомимая творческая работа: при всем лихом режиме жизни Усова хватало и на “Соломенных енотов”, и на продюсирование, и на издательскую деятельность. Абсолютная агрессивная нетерпимость к любым действиям и высказываниям, расходящимся с его принципами и установками (причем выражалась эта нетерпимость максимально буквальным образом – человек чрезвычайно некрепкого телосложения, Усов охотно лез в драку с любым, кто, на его взгляд, заслуживал возмездия), и в то же время – блестящая эрудиция, позволяющая вести долгие разговоры хоть про кинематограф 1930-х, хоть про английскую литературу. Полное презрение к социальным конвенциям в отношении зарабатывания денег, одежды, ведения хозяйства и прочих бытовых необходимостей и в то же время – почти академическое отношение к потребляемой культурной продукции: про фоно-, библио– и синематеку, населявшую квартиру Усова на улице Островитянова, ходили впечатляющие байки и легенды. Легендой, собственно, стала и сама эта квартира, в которой Усов и оборудовал тот самый личный остров-крепость: в трех комнатах на втором этаже непостижимым образом уживались студия звукозаписи, концертный зал, кинотеатр, домашний архив и круглосуточный бар в самом низовом смысле этого слова. В пересказах приближенных очевидцев Усов представлялся своего рода новым контркультурным юродивым, выполнившим собственные этические и эстетические установки в максимально опасном для себя и для окружающих виде.
Когда один из авторов этой книги в начале 2000-х впервые столкнулся с музыкой “Соломенных енотов”, чуть ли не первым, что он услышал от человека, выступившего в качестве проводника в их удивительный мир, было категорическое требование: “Никогда, никогда не общайтесь с этими людьми”. Разумеется, это в куда большей степени интриговало, чем отталкивало.
Ермен “Анти” Ержанов
Наше общение с Усовым прекратилось в 99-м, когда мы с помощью Олега Ковриги издали кассету “Безвременье”. Усов поймал очередной бзик. Оригинал был у него, хотя пленку мы покупали. Усов в позу: “Нет, они не будут издаваться”. Говорю: “Как? Что за бред? Почему вы лезете? Это наши дела”. Возник конфликт, он не понимал. Я позвонил Арине, говорю: “Арина, это ненормально”. Она: “Ну, он не отдает”. Я позвонил ему: “Ты не лезь в наши дела, и вообще, к “Адаптации” ты никакого отношения не имеешь”. Всё, бросили трубки, Арина как-то забрала у него эту кассету, отдала, мы издали – ну и все. После этого мы практически не общались.
Борис Белокуров (Усов)
Ермен разогнал всех друзей, с которыми они начинали это все в Актюбинске, набрал новых музыкантов-фаготов, лабухов и играет теперь с ними под метроном. Музыка стала чистенькая, прилизанная. “Юный казахский мальчик с необычайно красивыми глазами, очень интеллигентный, с очень длинными пальцами”. Статья была такая в Fuzz, Катя Борисова написала. А в то время как раз “Адаптация” гастролировала в Питере, и пьяный Ермен пытался ограбить таксиста, хотел отнять у него деньги. И как раз выходит этот журнал, и ты читаешь: “Юный казахский мальчик с необычайно красивыми глазами…” Тогда был написан такой стих, я считаю, гениальный:
Казахский мальчик с длинными пальцами таксиста душилБыл он юн и немногословен, вежлив и милЮный казахский мальчик, в глазах огниТихо сказал шоферу: “Деньги гони”А шофер отвечал ему вежливоИ с таким же огнем в глазахИ все так же немногословно:“Я не дам тебе денег, казах”.Юлия Теуникова
Усов резко отрицательно относился к любым элементам шоу-бизнеса. Продажа кассет, их распространение… У Бори был даже конфликт с Мишиным из-за того, что тот подпольно торговал кассетами. “Барыжничество” категорически осуждалось, за это били морды. Искусство должно было быть бесплатно и неподкупно. И Боря остался в этом последовательным до конца. “Соломенные еноты” – единственные, кому удалось сохранить эти принципы.