Песня ветра
Шрифт:
И я сама не знаю, зачем пошла за ним, помогая при этом. Гарри навалился на меня всем своим весом и оказался на удивление тяжелым, вопреки тощему телосложению. Капитанская рубка встретила нас тишиной. Только плеск волн о борт судна, да вздохи, наполнявшие судно, звучали ото всюду.
Двери открылись сами, и я уже не удивилась этому, понимая, что, скорей всего, если я не ошибаюсь, корабль заколдован или, что уже совсем невероятно, живой. Почему у меня в голове возникло именно это сравнение, я не знала, просто ощущала, что вместе с магией в корабле есть что-то большее, сильнее, чем незримое колдовство.
Каюта капитана представляла собой широкое
Пока я осматривалась, Гарри отлепился от меня и на негнущихся ногах прошел к столу, склонился над ним, рассматривая что-то на гладкой поверхности. Что-то незримое мне.
– Иди сюда, Катарина! – позвал тихо. Голос снова потерял силу, и сам мужчина согнулся, став похожим на древнего старика. Та былая мощь, мелькнувшая было в его фигуре, исчезла, словно и не бывало и предо мной предстал слабый и больной человек, каким я увидела его в первую нашу встречу.
Я шагнула, ощущая под ногами твердый покачивающийся пол. Кажется, на море усилилось волнение, или это меня уже саму покачивало от переживаний и страха, затаившегося в самой глубине сознания. Но я подошла к столу и остановилась, став так, что между мной и пиратом оставалось расстояние в шаг. При желании он мог протянуть руку и прикоснуться ко мне, как, впрочем, и я.
– Что ты видишь? – спросил мужчина и кивком указал на пустую поверхность стола.
Я воззрилась на отполированное дерево, такое же черное, как и само судно. Слишком гладкое, почти ловившее мое отражение с едва заметным искажением, словно подобие зеркала.
– Ничего! – ответила я. – Только себя.
Гарри нахмурился.
– Смотри внимательнее! – приказал, и в его голосе прозвучало неприкрытое раздражение.
Я послушно опустила глаза, зачем-то подняла руку и положила ее на стол. Сперва ничего не происходило. Поверхность казалась холодной, что, как я полагала, не свойственно дереву, а затем под ладонью стало заметно теплеть.
– Что происходит? – удивилась вслух и подняла глаза на Гарри.
Старик улыбнулся, только от его улыбки по спине пробежали мурашки и стало страшно и одновременно, жутко. Я попыталась отнять ладонь, только она словно прилипла, приросла к столу. От страха дернулась раз, другой, в тщетной попытке освободиться, только не удалось, а коже на ладони стало горячо, так, что я ощутила боль, словно схватилась за край кипящего на огне медного чайника.
Не удержавшись, закричала, а пират лишь улыбался, глядя на мои мучения.
– Терпи! – произнес. – Если ты – моя дочь, то корабль не причинит тебе вреда!
«А если нет?» - мелькнуло в голове. Что тогда произойдет со мной? Умру, или сгорю заживо?
Боль стала только сильнее, расползалась по всему телу, и я уже не сдерживаясь кричала так, что наверняка было слышно на пристани, только мне было все равно. Я упала на пол, зависла, прикованная ладонью к проклятом капитанскому столу, продолжая биться от боли и просто плакать в голос.
Оказалось, я слаба и боль сломила меня. Только вот стыда я не испытывала: он просто утонул в огне, охватившем меня с ног до головы. Мне казалось, я пылаю, только в невидимом пламени, а старик возвышался надо мной, и я видела, как меняется его лицо и тело, как исчезают
Уже падая, я поняла, что ничего меня не держит.
Шлепнулась об пол…наверное, ударилась, только не ощутила этой боли, показавшейся мне слабой после той муки, которую я испытала.
Мир перед глазами померк и все залила тьма: густая…отвратительная, с отголосками жуткого хриплого смеха и голоса, в котором я узнала голос старого пирата.
Приходила в себя мучительно долго. Картинки, мелькавшие перед глазами, являли мне собой то, чего просто не могло быть.
Я видела мать, такую, какой она была до своей болезни: молодую и красивую, с темными волосами и уставшим взглядом. Она клонилась надо мной и рядом с ней ее пират, мужчина с глазами цвета осени. Они оба смотрели на меня и что-то говорили, кажется, обращаясь ко мне, но только слов я не слышала. А затем он, отец Мердока, нагнулся ниже и произнес:
– Как ты, Катарина?
Слова прозвучали отчетливо, и я даже немного удивилась, что слышу их, только через секунду-другую, образ мужчины стал меняться, растекся туманом и стало вырисовываться другое лицо, лицо человека, втянувшего меня в этот кошмар, виновника произошедшего.
Желтоглазый смотрел с подлинным страхом и, кажется, искренне переживал, только я была слишком зла на него и пока не понимала, что происходит. Память подбрасывала странные картинки: корабль, стол, старик Гарри и боль, лишавшая рассудка, потом мое падение и превращение старика в полные силы мужчину, темноглазого, надменного, каким мог быть Гарри в молодые годы.
«Он и так молод, - мелькнула мысль, - разве ты этого еще не поняла? Разве не помнишь его слова о проклятье?».
Потолок надо мной покачивался, хотя, мне могло и просто казаться. Может, кружилась голова?
Я попыталась встать, игнорируя руку Мердока, а когда мне это удалось, взглянула на мужчину глазами, полными ярости.
– Что произошло? – спросила я.
Он смотрел на меня так, что становилось страшно, а внутри все сжалось в тугой узел.
– Что произошло? – повторила нарочито медленно, словно обращалась к умалишенному.
– Черт! – проговорил он и не спрашивая разрешения, сел на край кровати и запустил пятерню в свои густые волосы, а я опустила взгляд на руки и охнула от ужаса и отвращения: они походили на кисти древней старухи. Сморщенная кожа, покрытая пигментными пятнами и желтые ногти.
– Нет! – понимание накрыло, словно холодная отрезвляющая волна.
– Принесите зеркало! – сказал Мердок, обращаясь к кому-то незримому, кто, вероятно, ждал за дверью, прислушиваясь к нашему разговору.
А мне отчего-то, захотелось до зуда в ладонях, вцепится в лицо капитана, в его густые волосы, дать ему хотя бы пощечину, как-то выместить злость и обиду. Ведь знал, что произойдет, оттого и испытывал чувство стыда и вины! Да и я сама хороша наивная! Кому поверила! Пиратам, у которых ни чести, ни совести! Моя мать не могла сбежать от любящего мужчины, из богатства и роскоши, которыми он ее окружил, из любви и ласки на остров, затерявшийся посередине океана, чтобы работать посудомойкой и разносчицей еды и пива пьяным морякам.