Песок
Шрифт:
Роб тоже так считал.
— Она говорила, что у нее… письмо от отца, — кряхтя от усилия, сказал он.
— Она бредила. Молчи и тащи. Давай свернем чуть правее, вокруг следующей дюны. Под ветер.
Роб послушался, предпочтя держать свои мысли при себе. Он не мог знать, сопоставляет ли Коннер все факты точно так же, как и он сам. Совпадения казались бессмысленными, но, если они все же случались, порой они наводили на весьма странные раздумья. Роб знал мальчишку из Шентитауна, своего одноклассника, у которого дважды проваливалась крыша, оба раза в его день рождения, с промежутком в шесть лет. Оба раза его погребло под наносом, но его откопали. Теперь он каждый свой
В его голове кружился водоворот из множества новых фактов. Из Ничейной земли вышли люди. Считалось, что такого не может быть. Так что, возможно, старик Джозеф был не таким уж и чокнутым. Старик Джозеф заявлял, будто он побывал на другом конце Ничейной земли и вернулся, но никто ему не верил. Но — все возможно. И возможно, где-то там был жив отец. Возможно, он послал к ним эту девочку. И если так, он послал ее с таким расчетом, чтобы она появилась именно в ту ночь, когда там будут Роб с братом. Но она говорила кое-что еще…
— Эй, Коннер?
— Господи, Роб, что тебе, черт побери?
— Она не говорила «ваш отец». Она просто сказала — «отец».
— Помолчи, Роб. Я думаю.
Роб почувствовал, как лопнул волдырь на пятке. Обнаженную плоть начало натирать. Стоит туда попасть песку, и заболит по-настоящему.
— Я тоже думаю, знаешь ли. — Он закусил губу, стараясь не хромать, стараясь быть сильным.
Рядом глубоко вздохнул его брат:
— Знаю. Извини. И о чем же ты думаешь, братишка?
— Я думаю, что она говорила про отца так, словно у нас с ней один отец.
Они зашли с подветренной стороны большой дюны. Шепот ветра стих, и шорох песка слышался уже не вокруг щиколоток, а высоко над головой.
— Я думал о том же самом, — наконец ответил Коннер.
37. Заглушаемые песком крики умирающих
Единственная колонка цифр на листке бумаги предвещала дурные новости. Минусов было больше, чем плюсов. Роза была рада просто свести концы с концами, когда на каждый доллар дохода приходился доллар расхода. Но подобный баланс бывал редко. Если это была игра с нулевой суммой, то в ней имелись свои победители и проигравшие. Предприятия, подобные ее заведению, уходили в песок — зачастую в буквальном смысле, — в то время как состояния богачей взлетали до небес. Деньги были подобны песку — они текли только в одну сторону. И вдобавок ко всем невзгодам живших на западе два скорбных потока шли в противоположных направлениях. Бедняки отправляли на восток свои деньги, получая взамен ведра песка.
Все дело было в проклятых ценах на воду. Стоимость литра за год выросла почти вдвое, что означало почти удвоившуюся цену на пиво. А балконные дамы все так же нуждались в душе. Не столько для того, чтобы их могли вытерпеть клиенты, которые вряд ли стали бы обнюхивать товар на фоне собственной вони, но чтобы дамы могли вытерпеть хотя бы самих себя. Роза откладывала до последнего. Придется снова поднять цену за пинту пива и плату за комнаты. Без ворчания и жалоб точно не обойдется, когда она об этом объявит: люди вели себя так, будто она вымогала у них деньги ради собственного удовольствия. Если честно — еще один такой месяц, и она готова будет закрыть заведение.
Временным утешением служили доносившийся из-за двери шум и голоса тративших деньги людей. Новость об обнаружении Данвара подняла настроение дайверам.
Но Роза знала, что и медленный подъем может привести к крутому падению. Она вышла замуж за человека, осуждавшего подобные приступы лихорадочной алчности. Ее муж сделал себе состояние постепенно, поднявшись, будто по пологому склону дюны, к вершине большой стены, и столь же аккуратно сошел с нее. Все, что он мог бы ей оставить, отобрали подлые воры, сами присвоившие себе титул и считавшие, будто ванна и чистая одежда делают их прирожденными принцами. У нее не осталось ничего, кроме «Медовой норы», которую ее муж выиграл в кости.
Когда ее вышвырнули на улицу вместе с детьми, это было всего лишь местом, где можно переночевать. Но потом оно стало ее бизнесом, единственным источником дохода. Она заботилась о девушках и обслуживала бар, выращивала овощи на крыше, прилагала все усилия, чтобы бесперебойно поступала вода. Но с каждой неделей петля на ее шее затягивалась все туже. Она искала покупателя, но кто купит заведение, которое едва сводит концы с концами? Она не сомневалась, что все остальные получают достойную плату. Пьяницы, заходившие по утрам пропустить пинту пива, зарабатывали больше, чем она. У Розы ничего не оставалось после оплаты школы для детей, после покупки дайверского снаряжения, которое требовалось Палмеру и Вик. Ей ничего не оставалось, кроме как помочь им начать собственную жизнь, помочь открыть дело, арендовать ларек на рынке, что угодно. Расходы только росли. Груды денег превращались в груды обид. Обид, от которых она лишь сильнее ненавидела мужа за то, что он сбежал в ночи, оставив ее перед выбором между палаткой и борделем.
Долгое время она обслуживала мужчин только в баре, удовлетворяя лишь эту их жажду. Но были также и долгие часы размышлений о том, что денег вечно не хватает, а шуточные предложения становились все чаще и развязнее. И смех всегда сопровождался звоном монет.
— Эй, Роза, даю сотню. Только что словил крупный куш в Лоу-Пэбе.
— Эй, Роза…
— Эй, Роза…
— Эй, Роза…
В конце концов она согласилась за сто двадцать. Такова была цена. Этого хватило, чтобы прорвать в ней некую мембрану, некий барьер, который она поклялась не пересекать, но который с каждым месяцем нужды становился все тоньше. И в результате истончал настолько, что нужные слова сумели его пробить.
Предложение исходило от клиента, которого она хорошо знала и даже могла бы завести с ним роман — если бы они сидели по одну сторону стойки или вообще в каком-нибудь другом баре, в другом месте и в другое время. Она могла бы переспать с ним бесплатно, как подобает приличной женщине, но вместо этого позволила ему заплатить. И все оказалось не так уж плохо. Он был заботлив, спрашивал, приятно ли ей, сам сделал все, что требовалось, не бил ее, не шлепал и не спрашивал, нельзя ли ее слегка придушить, а потом даже обтер ее собственной рубашкой. Она согласилась бы и даром, даже едва ему об этом не сказала, когда он оставил на ее комоде груду монет — хрупкую и неустойчивую, будто высокие пескоскребы на востоке.