Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Далее.
– Тимошка забрал портфель, как потом Гришка узнал, что там тридцать тыщ в процентовках были, сунул Гришке четвертной и приказал из города уехать. Тот и исполнил, но частенько бывал в столице. То трёшку, то рубль ему Тимошка от щедрот своих давал и все обещаниями кормил, вот Гришка меня подговаривать начал, чтобы к Тимошке залезть, – Василий поднял глаза на Ивана Дмитриевича.– Ты же отказался?
– А как же? Зачем мне такое дело?
– Верно рассудил, лучше на Обуховском слесарить, чем бегать с тачкой в Сибири по морозу.
Пилипчук обиженно
– Да, не дуйся ты, как мышь на крупу. Посуди, я ж истинную правду говорю. Зачем мне тебя пугать? Тебе чужой грех на душу брать не стоит, а свои, небось, отмолишь, если, конечно, – Иван Дмитриевич погрозил пальцем, – к нам не попадёшь.
– Упаси, Господь! – Василий перекрестился, – чужое нам без надобности. Пусть сами Сибирь топчут.
– Ныне, вот что, Василий, – снова на лице Путилина появилась добродушная улыбка, – до утренней зорьки посидишь у нас, а там иди со спокойным сердцем на все четыре стороны.
– Благодарствую, – приободрился Пилипчук.
Через некоторое время, в течение которого повеселевший Василий был препровождён в камеру и принесён горячий чай, в кабинете сидел в кресле Иван Дмитриевич, а напротив него на стульях Жуков и Соловьёв. Иван Иванович за суетою ночи так и не переоделся. У всех троих были напряжённые лица, хотя некоторое беспокойство за Волкова и присутствовало.
– Вот что, господа агенты, – Путилин облокотился на стол грудью и положил скрещённые руки на столешницу, – нам недосуг вызывать полицейскую подмогу, Шустов может уйти и до Тимошки, о котором шла речь в «Заведении», в ближайшее время, а. может, и надолго забыть. Что вы предложите?
– Брать, – с горяча сказал Миша и тут же себя поправил, – если известно, где он может ночевать.
– Адрес—то известен, но… – Иван Дмитриевич остановился на полуслове и выжидательно посмотрел на Соловьёва, который закусил губу, что—то хотел сказать, но не решался, только потом, словно очнулся от забытья, произнёс спокойным тоном:
– Пока есть возможность, надо задержать Шустова, когда выпадет такая оказия. По всей видимости, он живёт без адресного билета. Колесит по России—матушке и наездами бывает в столице. Что—то его сюда тянет, а так ноги в руки и не найти его, а он, считайте, самая главная ниточка к Тимошке.
– Надо ехать. – глаза Жукова загорелись в азартном предчувствии, – за четыре года только первое имя, как ясно солнышко показалось.
– Нам рассчитывать не на кого, – подытожил Иван Дмитриевич. – кроме, как на самих себя.
Глава десятая. Гришка Шустов
Гришка Шустов – детина тридцати двух лет, высокий, под два аршина с десятью вершками, хотя и веселился в «Заведении», но теперь сидел за столом. Перед ним стояли миски с горячей варенной картошкой, соленными грибами, квашенной капустой, по левую руку лежала четвертинка ржаного хлеба. Напротив сидела Катерина, у которой Гришка останавливался в столице.
Катерина не блистала красотой. Рябое лицо пребывало всегда в смущённом виде, словно Господь и не дал красы, но румянец на щеки выскакивал даже при мимолётном взгляде на неё мужчин. Она с покорностью ждала приезда Гришки, а тот, как напьётся, так ему любую подавай на закусь. Хотя девица понимала такое поведение Шустова, но прикипела к нему сердцем, то готова, ради него и в огонь, и в воду.
Вот и сейчас выставила перед Гришкой припасённый полуштоф зелёного стекла. Шустов разлил в два стакана, себе половинку, а Катерине только плеснул на донышко. Она все равно зелья не потребляла, но ей нравился запах, когда Гришка её целовал слюнявыми губами.
Она снимала в митковском доме маленькую комнату, хотя и платила за неё половину заработанных денег, но всегда ждала Гришку. Не за занавеской с ним миловаться, а тут можно и на стол накрыть. Не опасаясь, что кто—то подсмотрит.
А глаз везде хватало.
– Что—то ты не весел?
Гришка поднял стакан и одним глотком выпил содержимое, не поморщился. А только щепотью прихватил немного капусты и без особого желания начал жевать.
Только после этого вытер руку о рубашку и почёсывая нос, сказал.
– А что, Катерина, не поедешь со мной в деревню законной женой. Купим дом и заживём с тобой.
– Да я с тобой на край света, – зарделась девица. – где же денег столько взять?
– Не горюй, – Гришка снова налил себе пол стакана, – вот дело верное выгорит, так и уедем мы отсюда подальше. Надоела мне столичная маета, каждый сам по себе, человека не видно, одни тени по улицам мелькают, а я покоя хочу, коровёнок, хозяйства. Эх, благодать…
Катерина не ожидала разговора. Не таков Гриша, чтобы сантименты разводить, а здесь и сердце затрепетало у девицы от внезапной радости, и на щеках предательские пятна высыпали, но виду не хотела показывать. А вдруг передумает? Ведь он такой видный.
А Гришка после очередного стакана решил или Тимошка отдаёт причитающуюся долю, или придётся залезть на квартиру и там в спокойствии поискать припрятанное. А если не найдёт, так есть иные возможности, правда, тогда кровью руки обагрить придётся. Ну, ничего. Ждать больше не хотелось и так вокруг слишком много подозрительных лиц шастает. Вот и сегодня. Тимошку помянули. А это не к добру. Надо скорее завершать и в деревню. А что? Катерина баба здоровая, фигурою статная. Детей выкормит. А что красотой Бог обидел? Так её на базар не понесёшь, а ночью все они на одно лицо. Верною до гроба будет и ни кто на неё не позарится.
Гришка заулыбался.
Путилин взял с собою трость и пистолет, привезённый шестизарядный револьвер из Австрии одним из благодарных участников расследования, где безвинно едва не пострадал от ложного обвинения, Вместо мехового надел старенькое пальто, приготовленное для таких случаев. Если порвёшь или залезешь куда, так жалеть не станешь.
Задолго до первого колокола выехали на указанную улицу, был четвёртый час пополуночи. Разгулялся на просторах города ветер, поднимая с тротуаров хлопья снега, выпавшего с вечера.