Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Вернёмся, господа, к Курляндской. Что есть сообщить по этому делу?
– Сегодня утром, – словно бы оправдываясь за ночь, в которую он не был в отделении, начал, откашлявшись, Василий Михайлович, – в Адресной Экспедиции установлены тридцать семь крестьян из Княжевской волости, проживающие в столице. Памятуя, что Морозов—старший имел намерение купить трактир, из всех имён я выделил одно. Это содержатель трактира «Ямбург» Дорофей Дормидонтыч Ильешов. И вот из каких соображений. Вчера Жуков докладывал, да и мы установили, что семья жила особняком, ни с кем дружбу не водила. Поэтому к кому мог обратиться с такой просьбой Морозов? Конечно, же,
– Вы правы, Василий Михайлович, Миша такие же сведения получил от старшины артели. Теперь в следствии возникло только одно имя, хотя… – Путилин постучал пальцами по столу, сам того не замечая, – хотя… Сколько вы говорите в списке.
– Тридцать восемь имён.
– Вот именно, тридцать восемь. Возможно, – он посмотрел на Жукова и усмехнулся, – придётся тебе, Миша, прокатиться до города Ямбург, а в частности до Княжевской волости.
– Я готов, – Миша поднялся со стула.
– Не спеши, – отмахнулся Иван Дмитриевич, – сперва надо посетить трактир с таким же названием. Предстоит сделать вам, Василий Михайлович?
– Так точно.
– Раз уж вы вдвоём докопались до одного и того же разными путями, то езжайте вдвоём. Так будет правильнее, – и добавил, – безопаснее. Что там за заведение, мы не знаем. Может быть, кровавое дело рук этого Ильешова или его подручных.
– Понятно, – произнёс Орлов.
– Теперь становится понятно, ради каких денег рисковал убийца. Цена трактиру в столице не менее пяти—шести тысяч серебром. Вот и решился злодей на пролитие детской крови.
– Иван Дмитрич, а задержанный что—нибудь показал про Прекрестенского? – поинтересовался Соловьёв.
– Пока молчит, – покачал головой Путилин, – но крепко задумался. Вот нам, Иван Иванович, придётся его разговорить.
Глава двенадцатая. Гришкины откровения
В подавленном настроении Шустов входил в кабинет Путилина. Плечи поникли, словно на них бросили несколько пятипудовых мешков. Руки висели плетьми. Видимо, тяжело давались раздумья.
– Ваш…
– Григорий, зови меня просто Иваном Дмитричем, – перебил Шустова начальник сыскного.
После некоторого молчания допрашиваемый, бросавший украдкой взгляды на Соловьёва, сообразил, что тот, шедший из «Заведения» за ним, тоже агент сыскного.
– Тут долго думать не над чем, – Шустов вытер вспотевшие ладони о штаны, – вижу, обложили вы меня, как щенка первогодку. – Иван Дмитриевич не перебивал, надо было, чтобы сам Гришка выговорился. Ему нужно больше всего, долго, наверное, держал в себе, прятал подальше. Ан нет, просилось наружу, вот и Ваське Пилипчуку рассказывать о Шуваловском начал не спроста. А созрел нарыв, требующий острого хирургического лезвия. – Как говорится, один раз оступишься, так можешь не удержаться. А вниз дорога длинная, остановиться будет нельзя. Вот я упал, пальцы кровавлю, но держусь. Вот вы, Ваш… Иван Дмитрич, спрашиваете про Тимошку, а у меня душа о другом болит. Вот погубили человека. А за что? За то, чтобы машну набить. Так, вы правильно заметили, я, как был простаком, так и остался. Мне от щедрот своих кинет кость Тимошка, я вроде бы и обижен, но утёрся и дальше пошёл. Нет уж, не хочу рядом с ним стоять, не я же за верёвочку тащил. Не я. В тот день, каюсь, знал. Что пойдём на смертоубийство, но до последнего часа не верил я. Казалось, так детские игрушки, на вроде салок. А вышло совсем иначе. –
– Ты помнишь, как дело было?
– Вовек не забыть.
– Тогда по порядку рассказывай.
– Тимошка прознал, что у торговца…
– Кого?
– Так, Тимошка сказал, что он чем—то торгует, и мы меж собою его торговцем и звали.
– Хорошо.
– Так у торговца денег куры не клюют, вот и задумал сперва залезть в дом. Но не получилось. Нет, залезть—то залезли, но с железным ящиком не справились. Так и ушли, не солоно хлебавши. Я успокоился, ну, не получилось, значит не наше дело. А Тимошка тот заводной, не остановится, пока своего не получит. Я ему тогда говорил: «Бросай, что зазря время переводить?» А он: «Доберусь до денег». И все тут. Он тому торговцу заказ сделал, вроде бы дом ищет под открытие нового дела. Сейчас не помню какого, да и при разговоре—то я не присутствовал. А потом Тимошка узнал, что торговец портфель новый купил и хотел деньги перевезти за город, целых тридцать тыщ. Вот ко мне и пристал Тимошка, упускать, говорит, такое нельзя. Само нам в руки падает, другого такого случая не предвидится.
– На чем в Шуваловский приехали? – подал голос Путилин.
– Так у меня знакомый, – Шустов повернул голову к Ивану Дмитриевичу, – служит в усадьбе под Петербургом. У него, как раз хозяин за границу уехал, так его за красненькую и отрядили. Он нас привёз и в усадьбу и уехал.
– Где он сейчас?
– У барина. Место хорошее, что ж ему бегать.
– Имя и фамилия у него есть?
– Да, есть. – Тихо произнёс Гришка, – его тоже след?
– Он нужен, как свидетель, ведь Тимошка все на тебя будет говорить. Что ты придумал, а не он.
– Пахом Игнатьев, усадьба в Сертолово.
– Найдём. А дальше?
– Как в парк вошли, торговец до последнего часа и не догадывался ни о чем. Тимошка на пару шагов отстал, верёвку, припасённую ранее, из кармана достал и на шею. Ногой еще в спину упёрся. Торговец—то росточком мал был, закряхтел. Глаза навыкате. Уж я тогда испугался, а тут ещё голоса какие—то рядом. Мы за руки и под кусты, а сами деру. Тимошка только портфель прихватил и до города пешком дошли. Боялись, что как разыскивать начнёте, так всех извозчиков проверите. А те, не дай Бог, нас вспомнят.
– Толково придумано, но отчего ты зол на Тимошку?
– Так он. Подлец, сунул мне четвертной и говорит, нам, говорит, затаиться надо. Пока шум стихнет, ты в столицу приедешь. Мы деньги и разделим.
– Почему сразу не поделили.
– Мне Тимошка сказал, что бумаги продать надо, там фамилии какие—то. По ним нас найти могут. Запутал меня, вот я и уехал сперва в Москву, потом в Киев, Одессу. В общем поколесил по России.
– Ну. Теперь самое главное. Как имя и фамилия Тимошки и где он ныне проживает?
– Зовут его Тимофей Синельников, он так же, как и я с Новгородской губернии. С ним, наверное, поэтому и сошлись. Живёт в Мытнинском переулке, там один каменный доме, так в нем.
– Это же… – начал Соловьёв, но Иван Дмитриевич на него грозно взглянул и тот умолк.
После того, как Шустов, оказавшийся не шибко грамотным, но все—таки свои подписи поставил под допросными листами, был препровождён на Офицерскую, в Литовский замок.
Путилин отхлёбывал порядком остывший чай и был чем—то озабечен.