Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Иван Дмитрич, – Соловьёв теребил усы. – А ведь дело, кажется, движется к завершению?
– Я так пока не думаю, – отрывисто ответил начальник сыска.
– Отчего? – победное чувство на лице Ивана Ивановича сменилось недоумением.
– Посудите сами, – Путилин откинулся в кресле, – что против Тимошки мы имеем? Один пшик и только. То, что показывает Шустов, так с таким же успехом покажет и Тимошка, что, де, Гришка все придумал и верёвку на шею накинул, а на меня, честного, напраслину возводит, от себя подозрения убрать норовит.
– Так, – согласился сыскной агент, – а показания, – он заглянул в допросный лист. – Пахома Игнатьева?
– Ну и что? Тимошка скажет. Ну да, подвозил нас вышеупомянутый извозчик, так по дороге было, вот и взял со скуки. А что у Шуваловского парка вышли, так я дальше к Матрене или Параскеве пошёл. Куда Гришка с неизвестным господином, знать не знаю, и ведать не ведаю. Вот такая картина получается.
– Тогда что?
– Придётся далее копать.
Соловьёв нервически засопел, не ожидал такого от Путилина, но через некоторое время, успокоившись, понял, что Иван Дмитриевич прав. Любой, даже самый ленивый присяжный поверенный, которого назначат в защитники Синельникову, камня от камня не оставит от обвинения. И получится, что Шустов на каторгу, а Тимошка с оправданием на волю, где продолжит тратить деньги, вымоченные в крови господина Прекрестенского.
– Иван Дмитрич, что же тогда? Поиски впустую?
– Вот поэтому мы должны подумать. Прекрестенский, по словам Шустова, вез тридцать тысяч в процентных бумагах.
– Может, в деньгах? – перебил начальника Иван Иванович. – Ведь мы о них знаем только со слов Григория, а тому, якобы сказал Тимофей Синельников.
– Тоже верно, но ведь кому—то вёз эти якобы бумаги или деньги, наконец, Прекрестенский, тем более в новом кожаном портфеле. Вот с них нам надо и начинать. Ведь направо и налево отставной поручик не говорил, что повезёт такие деньги. Значит, Синельников мог узнать от того, кто знал. Может, он знаком с ним?
– Иван Дмитрич, может, Прекрестенский сам Тимошке сказал.
– Это навряд ли. Мы ж тогда узнали про поручика, что он осторожен и недоверчив, поэтому он сказать о большой сумме не мог. Поручик ехал в ту сторону, поэтому решил завершить и дело с Синельниковым, тот искал дом под открытие нового дела. Значит, человек должен жить в той стороне.
– Столько времени прошло, – пожаловался Соловьёв.
– Что ж поделать? Не всякое преступление можно довести до конца по свежим следам, сами, голубчик. Знаете.
– Может, мне наведаться на Мытнинскую, поговорить с полицейскими, дворниками?
– А вот этого делать не след, не дай Бог, кто проболтается? Тогда Синельников во сто крат осторожничать станет, затаится. Тут подход другой нужен. Не съехал ли, вот это разузнать стоит, но не более.
Глава тринадцатая. Трактир «Ямбургъ» и его хозяин
День выдался серый, хмурый, на небе ни единого солнечного просвета, словно Господь имеет на российскую столицу свои обиды и поэтому не благоволит погожими днями. Хорошо, что хоть ветер перестал со вчерашнего вечера бросать на жителей и гонять по улицам снежные метели.
Пока ехали, штабс—капитан стукнул по спине извозчика:
– Вот что, любезный, давай нас сперва на Съезжинскую к полицейскому участку.
– Как пожелаете, – в пол оборота поворотился извозчик с заиндевелой бородой.
– Имеете желание начать с околоточных? – пробился сквозь воротник голос Жукова.
– Почему бы и нет? – пожал плечами Василий Михайлович. – Они ж должны поболе нашего знать?
– Несомненно.
Двухэтажный каменный дом, где располагался полицейский участок, взирал на улицу грязными стёклами и давно не ремонтированным фасадом, но все вокруг было выметено и вычищено, вплоть до булыжной мостовой.
Миша выскочил из саней первым, по—молодецки разминая ноги. Хотя ветер стих, но мороз прихватывал, пощипывал щеки. Жуков осмотрелся, здесь он был прошлым летом, с тех пор так и не довелось побывать. Без дела не заедешь на чай, да и времени не хватает. Все больше наскоком, про людей, заведения, дома узнать. Так и бегут дни, а за ними… Мысли унесли Мишу, пока штабс—капитан почти над ухом не произнёс:
– Что стоишь? Пошли в участок, там теплее.
– Василий Михалыч, – в ответ произнёс Жуков, – так за спешкой вся жизнь пройдёт и не будет минутки городом полюбоваться.
– Что на него смотреть, улицы, как улицы, вот только тут порядок блюдут, и дворники не впустую лопатами машут. Видишь, как подчистили.
– Нет, в вас, штабс—капиитан, – Миша выделил чин Орлова, намекая, что военные лишены некоторой романтичности, а все видят в том цвете, в который определила природа, – тяги к прекрасному.
– Зато ты у нас, натура деликатного свойства, – усмехнулся Орлов, – спина от прекрасного не болит?
«Рассказали, стало быть, про мои похождения», – с досадой подумал младший помощник начальника сыскной полиции.
– Нет, прошла, – и добавил, – а вот ту личность, что мне… – замялся.
– Голову не прошиб, что ли?
– Будем говорить, сделал попытку познакомить мою голову со своей дубинкой, я найду.
– Ой, не хвались, Миша, голову потерявши.
– Да я…
– Могу помочь, – просто будничным тоном произнёс Орлов, – нельзя давать спуску таким разбойникам. Сегодня он дубинкой машет, а завтра кистенём на большой дороге. Наша беда, Миша. в чем?
– Ловим мало.
– Такое тоже присутствует, а вот наша беда в том, что у нас, у каждого, всего пара пук и одна голова, иной раз не поспеваем. Заговорились мы с тобой, а дело стоит. Кровь требует отмщения.
Полицейский, представившийся замысловатой фамилией, проводил прибывших господ из сыскного отделения за отсутствием на месте пристава к его помощнику коллежскому регистратору Ивану Егоровичу Холодовичу.
Из—за стола поднялся довольно молодой красивый мужчина со светло—русыми волосами, разделёнными посредине головы в обе стороны крупными кольцами кудрей. Было видно, что тёмная бородка недавно завоевала края его щёк, а верхняя губа начала оттеняться густыми усами. На нем был форменный китель и щегольские сапоги, в которые аккуратными складками уходили плисовые шаровары.