Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
Вашего величества нижайший слуга Пётр.
Пётр — князю-кесарю Ивану Ромодановскому
...А что касается до товару здешнего, то оного сыщется довольно. Некоторой на Руси годитца, а некоторой и далее. А русской товар здесь весьма потребен. Однако ж после учинившейся с Хивою недружбы нагайцы весь торг здесь попортили, для того что премножество товару привозят и дёшево отдают или на иной товар меняют, чтоб поскорее на своих верблюдах назад возвратиться. Пред приездом моим велик нагайской караван был здесь, которой, опасаясь меня, как скорее мог распродал свой товар и поехал. По приезде моём также караван большой
Флорио Беневени — Петру
Первое сражение пало на бригадира Ветерани с его конным войском — драгунами и казаками — под Эдирне, а по-нашему под Андреевой деревнею. Неприятеля там, конного и пешего, сочли более пяти тыщ. Он укрепился за окопом с палисадом.
Драгуны не сплоховали: преследуя конников, на хребтах их перемахнули чрез вал и шпагами стали бегучих колоть. До трёхсот их положили, а остальные убегли в горы, где преследовать их не было никакой возможности из-за зело колючего терновника. До трёх тыщ дворов в той деревне разорили и огню предали. Потеряли близ семидесяти человек.
Более сражений покамест не бывало. У флота ж был только один, но грозный и непобедимый неприятель — море с его буйным нравом. И тут уж ничего поделать было нельзя.
Кампания виделась лёгкой. Горцы при всей их храбрости не могли противостоять обученной и хорошо вооружённой армии.
В остальном же всё было тягостно. И сушь великая, и долгие переходы по опалённым камням, и худая вода, и недостаток провианту.
Седьмого августа стали на берегу реки Сулака. Река так себе, однако, как все горные реки, норова буйного. Бригадир Ветерани со своими полками стоял уже за рекою. За рекою ж были горские владельцы, по слухам изъявившие желание быть под государевой рукою и протекцией.
Переправу пришлось наводить заново, ибо река сносила лодки, служившие опорою наплавному мосту.
Торопились. Тучи стали заволакивать небо, и бег их становился всё стремительней. Грозная пелена повисла над морем, над горами, она всё сгущалась и сгущалась. Откуда-то с моря сорвался ветер, вздымая волны, слепя песком и пылью.
— Не робеть! — орал капитан-лейтенант Гурьев, руководивший понтонёрами. Он надсаживался, стараясь перекричать вой ветра и грохот прибоя. — С нами государь! С нами Бог и крестная сила!
Дамы и министры укрылись в экипажах. Пётр в окружении штаб-офицеров-преображенцев наблюдал за наведением переправы. Он облекался в зелёный мундир полковника Преображенского полка и оттого чувствовал себя в службе.
Лодок недоставало. Пришлось соорудить нечто вроде парома. Переправа затягивалась. Пётр вышел из себя, ругательски ругался. Екатерина исподтишка дёргала его за обшлаг: неподобно-де императору.
День проходил за днём, а войско всё ещё топталось на берегу. Неширока река Сулак, да бурлива. Похоже, где-то там, высоко в горах, выпал дождь, а может, и ледник потаял, и вода разлилась.
Вечером Черкасов, коему поручено было ведение «Походного юрнала», записывал:
«Кор-де-баталия августа десятого перебралась, и начал аригард перебираться. Сия переправа зело трудна была, ибо только люди, артелерия, амуниция, провиянт и рухледь, а лошади, волы, верблюды, телеги и коляски вплавь все; а и люди по пояса раздеты были
На другом берегу Петра ожидали горские владельцы со свитами. Адиль-Гирей тарковский изъявил полную покорность, приложившись к краю царского камзола и левому сапогу. И объявил: обыватели и подначальные с великою радостию ждут прихода его величества с войском. Шамхала сменил аксайский владелец султан Махмут, желавший вступить под протекцию российскую и подавший о подданстве челобитную.
Речи их переводил князь Дмитрий. Речи были по-восточному льстивы и напыщенны.
— Как волка ни корми, он всё в лес смотрит, — заметил Пётр. — Ишь, глаза долу завёл.
— Истинно так, государь, — отозвался князь Дмитрий, — А волк у них весьма почитаем, яко свободный зверь. Никому-де он не подвластен, кроме своей стаи и её вожака. Так и горцы сии рыщут вольно и шахову власть только на словах признают.
Он, Дмитрий Кантемир, тоже был таким волком в турецком стане. И он столь же униженно прикладывался к краю везирского кафтана. Что было делать: неволя, недоля. А почести, которые ему оказывали, как покорному вассалу султана, были всего-навсего позлащённой пилюлей. Так было с его предшественниками на господарском престоле. Но те покорствовали от души: ради господарского престола стоило пожертвовать и достоинством, и деньгами. Утвердившись на княжении, можно с лихвою возвратить всё.
То и дело приходилось именовать себя рабом. Рабом великого везира, рабом султана, данником жадных чиновников Порты. Его сопровождала почётная стража, впереди шли султанские скороходы, расчищавшие дорогу и возглашавшие славу новому князю Молдавии.
Чауши-гвардейцы султановы, сеймены, пейки, едеклии [89] , всевозможные аги — санджак-ага, искиемне-ага, миралем-ага, мухзур-ага, силяхдар-ага, капуджи-баши — имя им легион. Тубулхана — султанский оркестр визгливыми звуками сопровождал движение его кортежа... Была показная пышность, был шум и приветственные клики подкупленных и подначальных крикунов, но всё это были ритуальные пляски возле жертвы, ведомой на заклание...
89
Стражи, подразделения янычар.
Князь Дмитрий вспомнил аудиенцию у султана. Владыка мира и солнце вселенной сидел на возвышении и немигающим взором глядел на вошедших. Вцепившиеся в его руки капуджи-баши заставили его пасть ниц. То же сделал и шествовавший рядом великий везир. Затем он заговорил: перед тобою, о великий падишах, твой раб, который с твоего высокого соизволения воссядет на княжеский престол в подвластной тебе Молдавии и обязуется служить тебе верой и правдой, не щадя жизни, платить положенную дань и доносить о происках твоих врагов и врагов ислама, дабы милостивый взор твоего величества не отвратился от твоего ничтожного раба...
Пришлось повторять всё это по-турецки. И во всё время его речи султан не мигая глядел на него, но взор его был пуст и холоден.
Слабым наклонением головы он дал понять, что аудиенция окончена. Князь Дмитрий и сопровождавшие его, пятясь, покинули тронную залу. И во всё это время его не покидало ощущение, будто его голым выставили на позорище перед всем светом, хотя был-то он в четырёх стенах...
Унижение оставалось с ним, доколе он пребывал в турецкой столице. Он несколько воспрянул, когда господарский кортеж, весьма многочисленный, вступил в Галац, главный город Нижней земли, как она именовалась в господарских фирманах. Тут уже звучала молдавская речь и нового князя окружали молдавские бояре, выказывая лицемерные восторги по поводу его прибытия.