Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
Глава семнадцатая
МОРЕ ЧТО ГОРЕ: КРАСНО СО СТОРОНЫ
Кто на море бывал, тот и страху видал.
Хорошо море с берегу.
Призывай Бога в помощь, а Николу Угодника в путь.
В море без одёжи идут одни невежи.
Пословицы-поговорки
...Я до сего числа с ханом наедине говорить случая получить не мог. Токмо на гульбе, когда оной меня звал с собою гулять вне города, и то разговоров при людях имел, паче всего при озбеках, при которых никоторого лишнего слова молвить не надлежно. Однако ж надеюсь с
Флорио Беневени — Петру
По моему мнению, весьма нужно для персидских дел посла французского наградить; а мне очень трудно от внушений других министров: внушают Порте, что русский государь умён и турок обманывает миром, теперь возьмёт персидские провинции, и если султан не воспрепятствует ему в этом оружием, то он с той стороны нападёт на Турцию.
Иван Неплюев — канцлеру Головкину
Ваш государь, преследуя своих неприятелей, вступает в области, зависящие от Порты: это разве не нарушение вечного мира? Если бы мы начали войну со шведами и пошли их искать через ваши земли, то что бы вы сказали? И к лезгинцам по такому малому делу не следовало твоему государю собственною особою с великим войском идти, мог бы удовлетворение получить и через наше посредство. Мы видим, что государь ваш сорок лет своего царствования проводит в постоянной войне: хотя бы на малое время успокоился и дал покой друзьям своим; а если он желает нарушить с нами дружбу, то мог бы и явно объявить нам войну; мы, слава Аллаху, в состоянии отпор дать.
Великий везир Дамад Ибрагим паша Невшехирли — Неплюеву
Пеньку нашу тамо (в Петербурге) не продавайте, а сыскав ластовые суды, по прежде посланному к вам нашему указу отправьте как надлежит по торговому уставу в Амстердам к Христофору Бранту, о чём мы к нему писали... А продайте там масло конопляное, масло здесь ведром покупается по два рубли, понеже прошлого лета тому семени роду не было...
Меншиков — управителям Изволову и Новикову
Восемнадцатого июля, спустя почти месяц после астраханского сидения, российская армада снялась с якорей.
Восемьдесят семь крупных судов — гальотов, гекботов, шняв, эверсов, ластовых и других, не считая флотилии островских лодок, предназначенных для пехоты, — запрудили Волгу. Пехоты было двадцать одна тысяча четыреста девяносто пять солдат да семь драгунских полков регулярной конницы, да к ним шестнадцать тысяч триста казаков и четыре тысячи калмыков.
Макаров отписал светлейшему — Александру Даниловичу Меншикову: «Его Величество изволит путь свой взять... морем до Тарков, а оттоль сухим путём до Шемахи или куда случай допустит, ибо в Персии бунтовщики против шаха зело усилились, и, как пишут, что шах принуждён от них скрыться, того
Восток ещё только румянился, река пахла рыбой, сонные чайки лениво взмахивали крыльями и, словно бы не удержавшись, садились на воду и покачивались там словно маленькие судёнышки. Стая тяжеловесных пеликанов медленно проплыла над флотилией, потом как бы недоумевая, сделала низкий круг над ней, разглядывая маленькими глазками великое множество людей, скученных на судах.
— Чудная птица, невиданная птица, — бормотали люди, провожая стаю глазами. — Эдаким-то клювом свободно может человеку голову продолбить.
Глядели, дивились — многое в этих местах было в диковину. И огромная, как кит, рыба белуга, и розовое облако — стая птиц фламинго, коих было в ней бессчётно, так что затмили на время солнце, и выуженный из воды водяной орех чилим, и испуганно шлепавшиеся в воду большие черепахи...
Плывут в море. А какое оно? Многие за всю свою жизнь моря не видывали. Говорят, бескрайнее, говорят, не видать берегов — вода и вода. А волны вскипают до небес и утягивают корабли на дно. Был страх, но куда сильней — любопытство. Царь-то знает, куда идёт, куда нас ведёт. Коли он с нами, рассуждали на судах, стало быть, можно не опасаться: судьба-то у нас, выходит, общая с ним. И с царицей его, и с вельможами да генералами...
Царь с нами, и нечего бояться! Он худа себе не хочет, да и нам тоже. Обережёт — эвон какой он великий.
Всегда бросался в самое пекло с нами, с нашим братом солдатом. Таких царей-королей небось во всём свете нет, чтоб обще с солдатом из одного котла вкушал-хлебал. Цари-короли норовят во дворцах отсидеться. А наш царь не таков, нет! Он — впереди.
Плыли Волгою, глазели по сторонам. Более всего дивились на птицу пеликан.
— Не пеликан — великан небось прозывается — эвон как велика. А нос у ней как у чудищ в сказках. Такое у Лешего в услужении либо у Бабы Яги. Гляди, гляди — рыбу изловил и вмиг заглотнул! Ровно в мешок опрокинул.
Много было диковинного окрест. Солнце палило. Благо река дышала прохладою, копившейся всю ночь. Но сколь долго могла она отдавать её плывущим... Все глядели вперёд, ни разу не оборотившись к оставленному берегу.
Артемий Петрович со штатом, провожавший флотилию и внимавший наказам императора, даже показательно записывавший их собственноручно, чего за ним никогда прежде не водилось, долго стоял на набережной, махал, потом для чего-то приставлял козырьком ладонь к глазам, с великим облегчением вздохнул, когда последняя лодья исчезла за поворотом.
— Господи, каковой груз скинули, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — Каковое великое беремя.
Он не знал ни сна, ни отдыха всё последнее время. Государь — то было у него в обычае — бодрствовал уж в пять утра. И, само собою, все вокруг, кроме дам, были уже на ногах и ожидали распоряжений. К пяти и Волынский, отвыкший от столь ранней побудки, прибывал к царскому стругу. И начиналось...
Теперь наступал желанный губернаторский покой. Конечно, заботы оставались при нём, но то были его заботы, не из-под государевой дубинки. А исполнял их штат, чиновники, в коих не было недостатка. Он лишь натягивал вожжи, временами ослабляя то одну, то другую, а временем — ничего не поделаешь — пуская в ход и кнут.
И Шуршурочка-шушурочка, прослезившаяся на проводах царственного дядюшки, ощутила некое облегчение. Ничего более над ними не висло, власть государя кончилась, и началась губернаторская власть, то бишь своя собственная. А при собственной-то власти куда как сподручней живётся, вольготней и самовитей.
Вдобавок остался с нею как бы предмет материнской заботы, тоже и подружка, особа весьма занимательная и даже учительная, чего прежде округ неё не водилось, светлейшая княжна Мария Кантемир. Была доверена её попечению самим государем и батюшкой её.