Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
Медлить было долее опасно. И Екатерина посвятила Анну в свою тайну, открыв ей тревоги и взяв с неё клятву на Библии — троекратное «Клянусь, клянусь, клянусь!», ежели обмолвлюсь, — молчать даже под пыткой.
— Ты же понимаешь, — говорила Екатерина, — чем грозит нам всем эта перемена. Нам всем, — повторила она с нажимом. — Опала, ссылка, монастырь. Но что же делать, что? — закончила она беспомощно.
Анна понимала.
— Её, эту Марью, надо отравить, — решительно произнесла она. — Я берусь отыскать тех, кто способен на
— Бог с тобой! — замахала руками Екатерина. — Сразу поймут, чьих рук это дело. И потом, слишком мало времени в нашем распоряжении.
— Ты, госпожа моя, сама виновата: отчего тянула, давно могла мне довериться. Мы с тобой одной верёвочкой повязаны, — усмехнулась она. — Теперь следует с великой осторожностью снискать расположение Кантемиров, а на это требуется время и время. Паву эту небось лелеют сейчас со всех сторон, охраняют пуще глаза, не дают и пылинке упасть...
— Да, она перестала где-либо показываться, — торопливо вставила Екатерина. — Слышала я, будто её отец приставил к ней с десяток женщин, нянюшек да повитух. А намедни государь посылал к ней нашего лейб-артца...
— Вот! — возбуждённо воскликнула Анна. — Через него и вход откроется. Если не прямо, то...
— Э, нет, — уныло перебила её Екатерина. — Хотя я у него и в доверенности, но государь непременно извещён будет о моих просьбишках. И всё эдак откроется. Нет, это не годится.
— Ты погоди, дослушай. Пусть он только посоветует там...
Но царица отрицательно покачала головой в знак того, что доктор не возьмётся подавать худые советы.
— Да нет, не снадобье вредоносное, у меня такого и в мыслях нет, — и девица Крамер — она по-прежнему продолжала числиться в девицах — замахала руками, — пусть почтенный доктор представит им надёжную-де помощницу в таковых обстоятельствах. Ты как бы невзначай, словно принимаешь участие в этой Марье, скажешь ему, что знаешь такую. А это будет наш человек...
Она была дьявольски изобретательна, эта Анна Крамер. И ведь Екатерина знала это её качество, знала, что она хитра на выдумки и увёртлива. В стольких переделках успела побывать и всегда оказывалась наверху, несмотря на то что не брезговала ничем и, как говорили, была даже нечиста на руку.
Что ж, то, что она предлагала, показалось Екатерине наиболее предпочтительным. Но где взять такую женщину? А главное, что более всего страшило, в заговор будет вовлечён ещё один человек. И ей тотчас же привиделся пыточный застенок Преображенского приказа, куда её однажды завёл Пётр ради, как он сказал, укрепления натуры, и холодок деранул по коже.
— Ох, опасаюсь я, — выдавила она, и губы её задрожали. И призналась: — Вспомнилась мне вотчина князя-кесаря Ромодановского, дыба да крючья, клещи да иглы... Государь наш жалости не знает, вот что. А коли нас будет трое, огласки не миновать. И тогда всё пропало.
Она не боялась обнаружить свою слабость. При всём при том, что царица была сильным человеком — сильным во всех смыслах, и нравственно, и физически, закалённым всею предшествующей жизнью, — она всё-таки была женщиной.
— Матушка государыня, всё возьму на себя,
«Не припомню: переменила ли она веру, — отчего-то подумала Екатерина, — перешла ли в православие... Ишь, как крестится. А может, и в самом деле отпустить вожжи: пускай себе несётся как вздумается и куда занесёт. А я ни при чём. Это было бы лучше всего. Она ловка да пронырлива, совести не ведает, в любую щель пролезет... Пусть будет так».
— Хорошо. — Екатерина всё ещё медлила. — Пусть будет так, как ты сказала: всё по твоей воле. Я с тобою не ладилась, ни о чём таком не говорила. Удастся тебе — озолочу, до конца дней ни в чём нужды знать не будешь. А не удастся... Каторга, кнут да монастырь.
— Знаю, — торопливо произнесла Анна. — Знаю и страшусь. Более об этом не заговорю, не опасайся — всё сама. И женщина верная у меня на примете есть. Из наших. Всё от себя, имени твоего не вымолвлю. Только уж ты, государыня, с доктором как бы невзначай поговори, когда всё приготовлю.
Екатерина кивнула. Однако чем долее обдумывала она разговор с Анной Крамер, тем более одолевали её сомнения. Доктор непременно подумает, с какой это стати государыня мешается... Разве что сказать: слыхала-де про болезнь княжны, долгом почитаю помочь… «Сумнителъно что-то», — подумает доктор, хотя и не откажет в просьбе...
Она продолжала напряжённо размышлять. «Не лучше ли, — вдруг пришло ей в голову, — если таковая просьба будет исходить от Петра Андреича Толстого. А уж с ним-то она сумеет договориться, он ей весьма благоволит, старый греховодник, ручки ей лобызает, кумплименты расточает. Не раз прибегал к её предстательству, когда надо было государев гнев отвести... Пожалуй, пожалуй».
При этой мысли напряжение, оковывавшее её, опало. «Довольно о сём, — тотчас решила она. — Навещу-ка я лучше губернаторшу Шуршурочку, окажу ей ласку».
Губернаторша с недавних пор кликалась Шуршурочкой, и это ей пришлось по нраву. Шуршурочка, Шуршурочка. Было в этом имени нечто мягкое, шуршащее, даже таинственное.
Не знала она, что государева племянница терпеть её не может. Однако политес блюдёт и должные почести оказывает. Но со своими говорит о царице уничижительно, называет портомойнею и лютеркой, тёмною бабищей, ни чтения, ни письма не ведающей. Дядюшка-де попался на её крючок неведомо как, — видно, опоила она его приворотным зельем. А потом за делами государственными смирился.
От Шуршурочки роман дядюшки с княжной Кантемир не сокрылся. И она взялась ревностно покровительствовать Марии. Узнав же, что девица от дядюшки понесла и уж пребывает на девятом месяце, и вовсе навязалась ей в подружки, наперсницы и, можно сказать, не отлипала от неё. Тем более что супруг её, Артемий Петрович, совокупно с князем Дмитрием и прочими вельможами с раннего утра прочнейше приклеен был к императору, отягощённому воинскими заботами, и в женском обществе нужды не испытывали — недосуг!