Певец тропических островов
Шрифт:
Ерунда, чушь собачья. И все же, о чудо, произнося последнюю фразу, он не поперхнулся на середине. Малиновые! Это слово было сказано взволнованном, переходящим в дискант голосом. Чиновничьи глаза Вечоркевича, эстета и коллекционера, спокойно остановились на лице Вахицкого, словно бы чего-то ждали.
— Вы, наверное, еще не понима… — продолжал он. — Но актер на сцене, освещенный разноцвет… прожект… Это очень, очень эфект… Вы любите актеров? И может быть, иногда предпочитаете их общество? — спросил он.
В каждом человеке есть что-то от актера, в каждом без исключения! Вахицкий вдруг вспомнил, что о чем-то в этом роде беседовал недавно на палубе парохода. Нет, упоминание об актерах едва ли было случайным! Должно быть, Вечоркевич знал лично почтенного Попеличнка.
— Ха! Мне вдруг пришла в голову одна мысль, пан капитан, — сказал Леон. — Вы случайно не знакомы с варшавским
Он не договорил. Лицо Вечоркевича выражало нестерпимую муку.
— У меня отврати… память на фами… — едва ли не простонал он. — Ни одной не помню. Но среди людей моего круга никаких ювели…! Я их вообще не встреча…! К чему вы это, пан Ле…
Во взоре Вечоркевича сквозил упрек, зачем-де понадобилось Леону мучить его расспросами о каком-то ювелире. Во всяком случае, вид у него был такой. Смешно — но факт. Вдруг послышался скрежет, стук дверной ручки — должно быть, не один Леон именно таким образом давал о себе знать, спрашивал, можно ли войти.
— Войдите! — крикнул Вечоркевич.
К великому удивлению Леона, в комнату вошел все тот же племянник часовщика в жандармском мундире. В руке он держал какой-то белый сверток.
— Принесли, пан начальник! — отчеканил он, но не вытянулся по-военному, не замер по стойке "смирно". И даже с некоторой фамильярностью приблизился к столу.
— Давайте сюда! — сказал Вечоркевич.
Небольшой, примерно пятисантиметровый, сверточек, который он принял из рук жандарма, сверху был обернут в лигнин. Словно бы и вовсе забыв о Леоне, "капитан" или "пан начальник" старательно и осторожно развернул сверток — должно быть, боясь что-нибудь сломать или разбить, — и вот что-то бледно-розовое и белесое замелькало у него в руках. Леон поначалу подумал было, что это маленькая, выкрашенная сверху в белый, а снизу в цвет лососины подкова. Но это была чья-то искусственная нижняя челюсть. Довольно неожиданный предмет, не правда ли? Тем более что никаких изъянов в белозубой пасти капитана Леон не заметил. Разве что он решил обзавестись челюстью про запас?
Вечоркевич любовно повертел в руках искусственные торчащие зубы с неприятно розовыми деснами, а потом, словно бы насладившись, поглядел на жандарма.
— Ну, видели?!
— Да, пан начальник! — ответил племянник часовщика и улыбнулся, словно бы услышал хорошую шутку.
Вечоркевич подмигнул и тоже улыбнулся, удивленно покачав головой: вот, мол, бывает!
— Передайте, пожалуйста, чтобы явились к нам завтра, в приемные часы. И пусть не тянут! — выпалил он и, что самое любопытное, на этот раз на одном дыхании.
Смотри-ка, подумал Леон. Оказывается, он, если захочет, вовсе не глотает слова. Нижняя челюсть была положена на столик красного дерева рядом с пресс-папье. Она скалила зубы (а зубы эти были мужские) на Вечоркевича. Ну, однако! — подумал Вахицкий с удивлением и еще с каким-то, пока не поддающимся определению чувством.
— Слушаюсь, пан начальник! — звонко отчеканил племянник, засим последовал обмен радостными улыбками, и жандарм, утопая в мягкой пушистости ковра, бесшумно вышел.
— Перейдем, как говорят, к сути де… — снова начал Вечоркевич и расселся в кресле, сплетая пальцы своих веснушчатых и, прямо надо сказать, пренеприятных рук.
Он опустил глаза и уже не поднимал их — словно бы не хотел смущать Леона и вообще был нелюбопытен.
Не следует продолжать это описание, чрезмерно придерживаясь подробностей, слишком точно воспроизводя его (Вечоркевича) манеру говорить. Все его недомолвки и недоговорки. Это еще больше запутало бы и без того запутанную историю. Перескажем суть его речей, ту, которую уловил Леон. Он слушал их со все возраставшим удивлением, досказывая недосказанное и с трудом следя за мыслью капитана, весьма запутанной, а быть может, и умышленно делавшей такие круги. В этих кругах поначалу было нечто вызывавшее раздражение, а потом они стали словно бы опутывать Леона. В наши времена мы бы сказали, что это был антитеатр, который оперирует как бы не связанными между собою понятиями и образами, одна нелепица нанизывается на другую, нонсенс сменяется нонсенсом, а потом все сливается в нечто единое. Что это такое, мы и сами объяснить не можем, но только знаем, что все здесь одно к одному. Леон тоже не мог бы объяснить, что это было, но чувствовал: в этих темных или нарочно затемненных речах есть своя логика и порядок. Что-то от него было нужно, и что-то вполне конкретное. А может, и почетное. Вечоркевич упомянул и бюро путешествий в Кра… ВТШ, кажется,
Вот-вот, даже о Конраде! Должно быть, капитан был неплохо информирован. И каждая его недомолвка сдобрена была хоть каким-то комментарием. Он не хотел создавать впечатления таинственности, боже упаси! И эта таинственность в конце концов разлеталась в пух и прах. Ведь он часто бывал в Кракове, а Краков — город маленький, здесь все всё обо всех знают, даже про книги. А уж жизнь пани Вахицкой отлично известна в сфе… Это был важ… очень важ… эпизод! (Леон наклонился вперед и стал приглядываться к говорившему с особым-вниманием, но глаза у Вечоркевича были по-прежнему закрыты.) Что касается Конрада, то в его биографии есть известные пробелы. Мы об этом знаем. (Тут Вечоркевич заговорил о себе почему-то во множественном числе.)
Речь шла о том периоде в жизни Конрада, когда он находился в Испании, а может, и в Марселе. Карлисты и тому подобное. Контрабанда оружием. А может… может, и что-то большее? С чем Конрад был невольно связан. В жизни великого поляка, пишущего по-английски, была страничка, которую изъяли из его "Воспоминаний". А собственно говоря, ее никогда бы не опубликовали. Мы об этом знаем. Но куда там! Англичане!.. Кстати, об англичанах. У нас в стране, к сожалению, всегда так было: стоило молодому человеку дорваться до родительского кошелька, он тотчас же рвался в Монте-Карло. Играл в рулетку или в баккара. А что такое рулетка или баккара? Позо… позор для отечества. Постыдный штрих, шляхетский пережи… Зато, заметьте, английский юноша убегает из дому, но не в игорный дом, а, скажем, куда-нибудь в Африку, чтобы там, рискуя жизнью, найти новый вид орхидеи. По правде говоря, орхидея орхидее рознь. Разные бывают орхидеи. Волнующие. Скажем, цвета крови. (На подбородке у Леона дрогнул мускул.) Оказывается, Вечоркевич был начитанным человеком, он не только знал Конрада, но когда-то познакомился и с учением академика Павлова. Об условных рефлексах. Любопытная вещь — эти условные рефлексы! (Странно! К чему он клонит? — подумал Леон.) Ставят перед собакой еду и звонят в колокольчик. Собака привыкает к звонку и в подсознании своем связывает его с едой. Если потом не дать собаке еды, а только позвонить в колокольчик, у собаки все равно потечет слюна, будто перед ней миска с едой. Желудок начинает функционировать по приказу звонка. Любопытно, очень любопытно. У меня в квартире живет прислуга, я старый холостяк, не умею обращаться с женщинами и даже немного их побаиваюсь. Но кварти… у меня четыре ком… и, надо сказать, вполне прили… может, как-нибудь загля… Доста… удово… (Леон слушал все внимательнее.)
В этой квартире Вечоркевич, который, кажется, был педантом, с великим, великим наслажде… собирал вещи хрупкие, изящные и главным образом антикварные, вот такие, как, скажем, эта ваза, вон там! Это Розенталь. А дома у него была еще более красивая, еще более дорогая ваза — ранний Мейсен, она стояла на специальной подставке. Когда прислуга, глупая, старая курица, которая следит за домом уже много лет и, кажется, чуточку свихнулась… Когда прислуга убирает его кабинет, он, Вечоркевич, всегда собственноручно переносит вазу с подставки на камин. Чтобы эта старая курица ее случайно не разбила. И каждый раз, когда прислуга входила в комнату и спрашивала, можно ли убрать, он тотчас же вставал и ставил вазу на камин. В один прекрасный вечер Вечоркевич лежал у себя дома на диванчике, разумеется, в одежде, потому что должен был куда-то пойти — дел невпроворо… То то, то это надо уладить… Со всех сторон обложился бумагами, весь столик, вот такой вот столик перед диванчиком ими зава… Где же еще разложить документы и картотеку? Картотека должна находиться под рукой, он все время в нее заглядывает. Вся она из разноцветных карточек. Куда же ее деть, чтобы не перепутать с чужими бумагами? А подставка на что! Столик для вазы. Дай-ка поставлю вазу на камин, а столик пододвину к дивану. В эту минуту в кабинет вошла прислуга с чашкой чаю. Вечоркевич в ее присутствии встал с дивана и, как задумал, перенес вазу с подставки на камин. И тут… Павлов, наверное, в гробу потирал руки от удовольствия! Потому что тут ни с того ни с сего прислуга достает тряпку и начинает вытирать пыль. Вытирает столики, вытирает тряпкой ножки стульев. Вечоркевичу даже стало немного не по себе. "Агнешка, вы с ума со… Кто же в десять вечера убира… кварти…" "А вы ведь переставили вазу!.." — отвечает. Ну, Павлов! Академик Павлов!