Певец тропических островов

Хороманьский Михал

— Перед смертью, ха. Почему вдруг перед самой смертью?

— Ну, боже мой, ведь люди умирают? — Глаза ее по-прежнему смотрели игриво, но уместно ли это было? И в том, что люди умирают, разве есть что-то игривое?

— Ха, естественно, — поспешно ответил он, хотя, по правде говоря, чувствовал себя сбитым с толку.

И, вынув из-за пазухи книгу, помахал ею.

— Мне хочется здесь почитать. Я думал, что у вас в саду выпью чего-нибудь, ну и заодно…

— Дождь! — разочарованно вздохнул хозяин. — Дождь помешает. Стоит ли мокнуть.

— Да что там!

Вдруг Штайс, всюду ищущий подоплеки, оживился, его темные глаза чуть ли не обшарили Леона.

— Разрешите

полюбопытствовать, что вы читаете, какой-нибудь детектив? Хотите убить в нашей развалюхе время? Понимаю. Про убийства или про ограбления?

— Лорд Джим!

— Лорд? Что вы сказали, почтеннейший? Лорд? Смею ли я предположить, что это связано с политикой? Что-нибудь международное?

— Полно, помилуйте! Я — и политика? Ха! Всего-навсего восхитительная, восхитительная история! — воскликнул Леон. — Вы только представьте себе. Идет пароход, ха! На пароходе едут пилигримы. Ночью, а может, и на рассвете раздается грохот, возможно, треск. Кажется, что пароход задел что-то дном, ударился и вот-вот потонет. Во всяком случае, так считает один из помощников капитана. Моряк. Он понимает, шлюпок мало, на всех не хватит. Тогда, пользуясь тем, что все спят, спускает лодку и удирает. Он уверен, что после того, как отплыл, пароход пошел на дно. И что же оказалось! Нет, вы только представьте, пароход вовсе не затонул, даже аварии не было. Вы можете прочувствовать и понять состояние этого моряка. Он добирается до какого-то порта и там докладывает, что по счастливой случайности уцелел, а корабль пошел ко дну. Через несколько дней корабль благополучно прибывает именно в тот же порт. Я не очень точно рассказываю, но примерно что-то в этом роде. Вы понимаете, в какое он попал положение. Что называется — бежал с тонущего корабля. В этом случае следовало бы сказать — бежал с непотонувшего корабля! Восхитительно! Ну, как вам?

"Знаем, знаем. Нас, голубчик, не проведешь! — говорили в ответ глаза хозяина, который сразу же перестал потирать свои начисто лишенные волосяного покрова ручки. — Знаем, куда ты клонишь!"

— А как этот корабль назывался? — спросил он настороженно.

— Какое это имеет значение. "Патна".

— Только не подумайте, что я нахал и потому лезу с расспросами, умоляю, умоляю меня простить…

Можно было подумать, что, уловив суть уловок и каких-то темных намеков клиента, владелец "Спортивного" вдруг испугался.

— Я понимаю, вы, почтеннейший, как человек, глубоко проникший в суть этой материи, имеете в виду нечто, нечто… Я говорю о том, что является подоплекой всей этой морской истории. Но где она, эта подоплека? — При этих словах он чуть ли не согнулся пополам. — Иными словами, где собака зарыта?

— Ха, разумеется, можно воспользоваться и метафорой, но только, извините, не понимаю, зачем она?

— Голу-бок! — тоненьким голоском пропищала пани Штайс.

Хозяин покосился в ее сторону. И вдруг неожиданно, демонстрируя некий образец гражданских и человеческих добродетелей, к удивлению Леона, ударил себя кулаком в грудь.

— Я, чтобы вы знали, покидать отечество не собираюсь, — воскликнул он, откинув назад напомаженную головку.

— Ха, как это понимать?.. Разве мы говорили об эмиграции?

— А разве не говорили?

"А что, неправда? Видали мы таких! — снова мелькнуло во взгляде ресторатора. — Ловко ты хотел меня… Удрал с тонущего корабля, ишь ты!"

— Ясное дело, что речь тут идет об эмиграции, о тех, кто, чувствуя приближение кризиса, удирает из страны.

— Но это недоразумение! Я говорил о Конраде Коженевском! — Леон по-птичьи взмахнул рукой. Он глядел на Штайса

как на человека, слегка повредившегося в рассудке. — Но может, вы о нем никогда не слышали? Ха!.. У него была в Варшаве дальняя родственница, Анеля Загурская. Ха! Если со мною когда-нибудь что-то случится, то прежде всего в этом следует винить ее. Вы, например, не знаете, что ваш садик — это странички из ее перевода!

Я обаятелен, обаятелен, снова думал Леон, пытаясь сосредоточиться. И снова физиономия его так и светилась добродушием. К сожалению, Штайс оказался нечувствительным к чужому обаянию.

— Пани Анеля Загурская? — повторил он протяжно и недоверчиво.

И снова завздыхал, давая понять, что еще чего-то не понимает, не понимает одной важной вещи.

— Вы, почтеннейший, наверное, что-то имели в виду, называя эту фамилию. Только что именно? В чем суть, фигурально выражаясь, двойного дна пани Анели Загурской? Иначе говоря, где подоплека?

— Ха! Вы думаете, что у любого из нас двойное дно?

— А как же! Иначе и быть не может.

— Да полно вам, опомнитесь. Анеля Загурская — конгениальная, непревзойденная переводчица Конрада, — повторил Леон. — Я бы вам советовал когда-нибудь почитать… Но сейчас, сейчас… простите. Ха… Не вижу официанта. У вас есть коньяк? Отлично. Ну а лимонад? Так душно, что маленькой рюмкой не утолишь жажды. Я попросил бы стакан.

— Официант на кухне, — откликнулась пани Штайс. — Вальдемар! — снова нежно зазвучала флейта.

Кухонные двери находились слева, зато с правой стороны, сразу же за буфетной стойкой, виднелось углубление с крутой, ведущей на чердак или крышу лесенкой.

— Мадам! — сказал Леон Вахицкий и по-птичьи взмахнул рукой, держа в ней панаму. Улыбнулся пани Штайс и вышел в сад.

И тут-то он едва не выдал себя, с трудом сдержав радостный вопль. Вчерашняя незнакомка — тонкая талия, светлое платье — расхаживала взад и вперед по дорожке, ведущей от порога до концертной эстрады. Поразительно, возможно, она даже и не уходила отсюда со вчерашнего дня. И правым кулачком ударяла по ладони левой руки.

IV

Чтобы не хрустел гравий под ногами, Вахицкий прямо с порога ступил в сторонку, на траву. Женская фигурка, повернувшись к нему спиной, уходила по дорожке к розовой эстраде. Леон сделал еще шаг в сторону и уселся за столик за стволом каштана, который чем-то напоминал ему африканское дерево. Этот ствол частично скрывал его. На всякий случай он положил на столик раскрытую книжку.

Через несколько минут до него донесся шелест разлетавшихся из-под туфель камешков — иными словами, отзвук нервных приближавшихся женских шагов. Светлое платье, должно быть, успело дойти до эстрады и теперь возвращалось обратно. Кроме шажков, слышны были еще хлопки — кулачком об ладонь, кулачком об ладонь! Когда незнакомка проходила мимо, Леон равнодушно поднял голову от книги.

Это была молодая девушка с волосами цвета воронова крыла, схваченными сзади золотой ленточкой. Черт лица он сразу не разглядел — попросту говоря, они его не занимали. Интересовала его прежде всего ее сумочка. Сначала он глядел только на очень смуглые руки — руки, которые находились в таком необычном волнении. Правая рука, сжатая в кулак, поднималась и равномерно ударяла по левой. И хотя сумочки не было, Леон сразу же решил: она.

— Почему, почему он не приходит… — услышал Леон слова, сказанные с большим напряжением, но негромко. Она все время повторяла их — то совсем тихо, то чуть отчетливее. Словно бы хотела сбросить со своих плеч какую-то тревогу, избавиться от чего-то — это чувствовалось.