Певец тропических островов
Шрифт:
Изо дня в лень Леон в шесть вечера приходил в "Спортивный". Ему казалось, что с его присутствием там постепенно начинают мириться. Правда, и хозяин, и Вальдемар по прежнему встречали его с кислыми минами, но зато во взгляде хозяйки уже можно было прочесть не только приглашение принять участие в чем-то смешном, в нем угадывалась и жажда посплетничать.
Как-то раз, с несколько претенциозным поклоном, он подошел к стойке.
— Нет ли у вас спичек, мои кончились.
Хозяин и официант минуту назад вышли. Крошка Штайс в рубашке с засученными рукавами
— Благодарю вас, — воскликнул Вахицкий все с той же шутливой претенциозностью.
Пухлая розовенькая ручка с массивным кольцом на среднем пальце высунулась из-за кассы и любезно протянула коробку спичек. Он закурил. Ха! Любопытно было бы знать, как долго ему еще торчать в Варшаве. Он занимал должность в Кракове, но недавно получил наследство и хотел бы попутешествовать, поехать поглядеть мир.
— Куда? Я и сам не знаю. Лишь бы не сидеть на месте. Знаете, хотелось бы совершить некое экзотическое путешествие, — сказал он несколько двусмысленно. — Что? Что? Когда?..
Леон по-птичьи раскинул руки, словно готовясь к полету. Если бы это зависело от него. Дом, который он недавно получил в наследство, находится в Ченстохове, и нужно ждать известий, кто знает, когда посредник его продаст. Дом недурной, правда одноэтажный, но с садом. Участок и в самом деле довольно большой.
Как можно меньше вранья, поменьше вранья, повторял он про себя. И все же совсем обойтись без вранья не смог.
— Я, если так можно выразиться, сударыня, по образованию скорее коммерсант, человек деловой, но жалею иногда… Ха, жалею, что не стал литературным критиком.
— Вы любите критиковать? — спросила она.
— Скорее наоборот, — улыбнулся он. — Как вы уже успели заметить, я обычно прихожу с какой-нибудь книжкой. Названия разные, но автор всегда один и тот же. Знаменитый наш соотечественник. К примеру, вот эта, "Каприз Олмэйера". Может, хотите почитать? Сижу я у вас под каштаном и думаю — а что, если попробовать? Вот теперь есть у меня кое-какие деньжата и время свободное. Почему бы не попробовать и не написать что-нибудь об этих книжках?
— О-о! — Из заплывшего жиром горла пани Штайс пробились наружу ее обычные напевные нотки. — О-о… так, стало быть, вы редактор? — спросила она, явно взволнованная.
— Помилуйте! Это недоразумение… Я ведь говорил, что ненавижу газеты.
— А что вы хотите написать?
— Все это сплошные прожекты. Я про перо вспоминаю лишь тогда, когда надо заполнить какой-нибудь счет. Но мечтаю, мечтаю что-нибудь написать о книгах Конрада.
— О книгах?.. Нет такой книги, которая говорила бы о жизни правду, — сказала она разочарованно.
— Да, но это зависит от того, что понимать под словом "жизнь".
— Жизнь — это кладбище, большое
— М-да! Любопытно, — удивился Леон. — Но почему именно кладбище? Почему вам так кажется? У вас не найдется немного джина с вермутом?
Он уперся рукой о стойку. Звякнуло стекло. Прозрачное платье, облегавшее интригующе розовый бюстгальтер, с удивительной легкостью выпорхнуло из-за кассы и заслонило буфет.
— О, благодарствую. Так о чем мы говорили?
Как можно меньше вопросов, ждать, ждать, и все само станет на свои места — во всяком случае, он на это надеялся.
И правда, в какой-то мере так оно и вышло.
— Жизнь — это одни сплошные кресты, одни могилы, — объяснила хозяйка, и снова в ее чуть влажных удивленных глазах мелькнуло желание посплетничать. Между ее словами и взглядом часто был разительный контраст.
— Догадываюсь, — вздохнул он сочувственно. — Вы, наверное, потеряли близкого человека… Когда я вижу в ваших руках эту ажурную накидку, я всегда думаю, что вы вяжете ее в память о ком-то…
— Ну нет, я делаю ее из чувства долга… Не могу бросить, — заверещала она почти радостно.
— При чем здесь чувство долга?
— Ведь он оплатил мне все заранее. Это был всего лишь знакомый. Не особенно близкий… не родственник. Но если я обещала, то… то… — мелодично зазвучала флейта, — тут уже дело чести. По-другому я не могу.
— Да, да. — Он вздохнул. — Что касается могилок, вы, пожалуй, правы… Чаще всего разрыв сердца… Сейчас такие перепады давления, словом, чуть что — и одним сердечником меньше… Angina pectoris… грудная жаба…
— Но ведь он умер вовсе не от разрыва сердца! — Многообещающий, чуть удивленный взгляд хозяйки словно говорил: подожди, я тебе устрою веселье.
— Ха! Грудная жаба или обыкновенный грипп. Не все ли равно, не так ли? — заметил Вахицкий, спокойно потягивая вино.
Но теперь это уже была не флейта, а почти кларнет. Должно быть, в горле у пани Штайс кто-то нажал на какой-то вентиль или пистон.
— Он… он утонул, — пропищала она наконец. — Простите, но я иногда заикаюсь. Это у меня на нервной почве.
Утонул, утонул… Кто-то… Какой-то блондин, иностранец тоже, кажется, утонул. Кормил раков под мостом Кербедзя… Вахицкий взглянул на нее пристальнее…
— Утонул? Вот тебе и раз… Ну что ж, в Висле много водоворотов!.. Может, ему свело ногу судорогой? До чего же люди неосторожны…
— Я думаю, это оттого, что он был слишком худой.
— Как это, слишком худой? — И он, не желая того, снова удивился.
— Толстяка вода сама держит.
— Это верно.
— Он пришел к нам под вечер, прямо с пляжа, в плавках. Загорелый, худой, все ребра пересчитать можно. И ключицы очень торчали. Выпил прямо у стойки бутылку лимонада, спросил, скоро ли будет готова накидка, спустился вниз. Только мы его и видели. Новый крест, новая могилка, вот тебе и все. Смешно. Он тоже был в возрасте Христа. Люди умирают, это естественно, верно? Ничего нет удивительного.
Ну как? — торжествовали ее глаза. Разве мы не выполнили обещания?