Певец тропических островов

Хороманьский Михал

Наверняка мне все это только кажется, подумал он и снова огляделся по сторонам. Белая и желтая акации, маленький клен и каштан глядели на него с упреком, как на Фому-неверного. В призрачном свете необычности всего и всех — девушки с ее странным хождением в ожидании кого-то, хозяина, чуть ли не выгонявшего своих клиентов и лебезящего перед немецкими консулами, хозяйки, вязавшей накидку на кровать по заказу покойника, слуги, напоминавшего, м-да, по-своему напоминавшего Рикардо, — озаренные необычностью окружения невзрачные деревца акаций, клена и каштана смело могли конкурировать с магнолиями, банановыми пальмами, любыми другими африканскими деревьями.

VII

— Was ist das?! [14] —

раздался вопль консула.

Вальдемар с перекинутой через руку салфеткой выбежал из-за кустов, в дверях сам не свой показался Штайс и тоже бегом помчался к взволнованному дипломату. А на пороге вдруг возникло белое муслиновое платье пани Штайс и ее пунцовые плечи. Потому что was ist das прогремело подобно выстрелу.

— Что это, я вас спрашиваю, господин Штайс? — немец ткнул пальцем в бутылку.

— Это шнапс, ясновельможный пан консул, самый крепкий шнапс. Самый крепкий из всех, какие имеются в нашем отечестве! — Штайс угодливо согнулся пополам, с улыбкой, которая говорила: "Я готов на все, нет такой вещи, которую я бы для вас, господин консул, не сделал".

14

Что это такое?! (нем.)

— А как называется?

— "Пейсаховка". Почти девяносто градусов. Что-нибудь не так, господин консул?

— "Пейса-ховка"?

Трудно сказать, кто из них больше испугался: консул или владелец ресторана.

Антисемитом Штайс, наверное, не был, он стоял с раскрытым ртом, словно с неба свалился. А впрочем, кто знает, мог и притворяться. Наконец проглотил слюну и с чувством глубокого раскаяния ударил себя по лбу.

— Недоглядел, понимаю, бестактность, простите, господин консул! Я не придал политического значения напитку, который рекомендовал, исходя, как говорится… как осмелюсь выразиться, одним словом, учитывая его крепость и эффект! Эффект, который он способен вызвать, разумеется, чисто физического свойства. Стечение обстоятельств, разумеется, не национального (вы, господин консул, отлично меня знаете), а скорее, если можно так выразиться, чисто ресторанного характера. Бестактность водочной монополии, а не моя личная. Вальдемар, немедленно унесите это и принесите "экстру". В кухне, под столом. В ведерке со льдом, только лед наверняка растаял… Где уж нам, господин консул… — Штайс, низко кланяясь, пятился к выходу — должно быть, мечтая поскорее исчезнуть из поля зрения голубых детских глаз своего высокого гостя. В скобках скажем, что, чувству я важность момента, он явился в черном, застегнутом на все пуговицы фраке. Эге, ни в жизнь не поручусь, что этот тип не ломает тут комедию! — подумал Леон.

Сменили рюмки и вместо "пейсаховки" принесли "экстру". Водка слегка смягчила грозного арийца. Дистанция между ним и остальными гостями сократилась. Один из них, тот, что был чуть пониже ростом, словно бы забыв о чопорном этикете, неожиданно вдруг запел:

Ой, не ходи, Грыцю, Тай на вечорници, Бо на вечорници Дивки чаровници.

Что примерно означало — "ой, не ходи на посиделки или на танцы, потому что на посиделках девушки-колдуньи". Суть этой народной песенки вовсе не была такой уж невинной, она звучала скорее как совет. Вахицкий не мог не обратить на это внимание.

— Sehr sch"on. — Немец, очевидно, был чувствителен к вокалу.

Замечтавшись, он расставил на столике локти. Закивал в такт головой. А потом через плечо бросил несколько слов по-украински своему соседу — тому второму, что был повыше ростом. И тогда все трое, дружно рассмеявшись, посмотрели

на Вахицкого.

Настоящий консул никогда бы себя так не повел. Самое большее, это какой-то чиновник из консульства, подумал Леон. На минутку он внутренне сосредоточился: я симпатичный, очень, очень симпатичный, — и тотчас же в его глазах появилась искренность, приветливость, ну и — рассеянность. Глянул на часы, словно бы вспомнив о чем-то, и кивком подозвал Вальдемара.

— Счет!

Небо, задевавшее за верхушки деревьев, потемнело еще больше. В саду стало сумрачно, словно перед дождем. В "Спортивном" за стойкой одиноко сидела пани Штайс, а муж ее, наверное, оплакивал на кухне собственное банкротство. В ресторане было почти совсем темно. Розовые плечи хозяйки шевельнулись. Она сидела, подперев подбородок рукой. Лица ее не было видно.

— О мадам! — воскликнул Леон и, проходя мимо, очертил круг панамой. — Благодарю за гостеприимство.

— А? Что? — словно бы очнулась она. — Вы уезжаете в Краков?

— Ха! Рад бы в рай, да грехи не пускают, — сказал он уже в дверях. — Дела! Вечно дела! Жду, когда в Ченстохове все решится… А пока вот торчу в Варшаве… Ха! До свидания, мадам. Если погода не испортится, завтра загляну. Право, сам не знаю, куда деваться.

Она молчала… Леон спустился с крыльца, свернул направо. Его летние "южные" полуботинки погрузились в песок. Он раздвинул какие-то кустики и не спеша стал подниматься по лестнице, ведущей на улицу. Когда он находился уже на уровне тротуара, то неожиданно услышал за собой тяжелые спотыкающиеся шаги. Кто-то взбирался следом. Леон обернулся. И сразу встретил взгляд внимательно глядевших на него глаз. Его догонял верзила, своим костюмом и внешностью напоминавший героя из водевиля "Королева предместья" и к тому же хромой.

— Спички есть?

Стало как-то неуютно, тип этот был выше Леона на полголовы, а Леон отнюдь не был маленького роста. Он так и сверлил Леона глазами.

— Я не курю, — ответил Леон, хотя в кармане у него лежали и сигареты, и спички.

Великан с известной долей фамильярности прищурился, словно бы подмигивая Леону: знаем, мол, вас.

Вахицкий двинулся дальше беззаботным шагом, будто вышел на прогулку, и, только когда его полуботинки застучали по металлическому настилу моста, оглянулся еще раз. Верзила демонстративно торчал возле лестницы. Случайность ли это? — подумал Леон.

VIII

Точно так же, как когда-то в Кракове, после визита малайца У Дана в краковское отделение Бюро путешествий, Леон ни с того ни с сего обратился к властям с прошением разрешить ему иметь оружие, так и теперь, после визита консула и его сине-желтых приятелей, Леон ни с того ни с сего решил вернуться в Ченстохову. Зачем?

Короче, он попросил коридорного разбудить его утром пораньше и уже без всякого несессера примерно около полудня вышел на ченстоховский перрон. Неизвестно почему он внимательно приглядывался к пассажирам, вышедшим вместе с ним из вагонов, а затем нанял пролетку и поехал прямо к нотариусу. Вначале по обеим сторонам улочек возвышались тополя, потом мелькнула синагога…

— Ха, какой же, однако, я рассеянный! — воскликнул он, входя в скромную контору нотариуса. — Добрый день, добрый день. Представьте себе, в прошлый раз я забыл взять с собой матушкин жемчуг. Несколько ниток. Дурная голова ногам покоя не дает. Глупая история, ха! Нельзя ли попросить у вас на часок-другой ключи?

Нотариус, походивший на короля Батория, на этот раз выглядел выспавшимся, во всяком случае — не зевал. Но по-прежнему оставался воплощением обязательности.

Объявление в ченстоховской газете уже дано. Посредник несколько раз показывал возможным покупателям дом и сад. Даже букинист со Свентокшиской обещался приехать — посмотреть книги по римскому нраву и астрономии. Только вот неудача: кухарка уехала на день в деревню, вернется завтра.