Пиноктико
Шрифт:
Я вспомнил вдруг, что в Урфельде жил Ловис Коринф… После того как у него случился первый инсульт, он купил домик… Только не там, где мы отдыхали с Ахимом, дальше от озера…
Мы жили прямо на берегу, в номере с огромной террасой на улочке Seewinkel, и в памяти у меня мелькнул вид из окна: зелёное Вальхензее, горы, осыпанные сахаром… Но тут же по ним разлилась красная краска… Из библейской картины Коринфа, потом его автопортрет… А потом уже — его Вальхензее, но при этом
И тут — наверно, просто игра слогов — как и тогда, на Максимиллианштрассе, — перед глазами у меня стал появляться Уртюп…
Я увидел его огромное лицо, написанное коринфовскими мазками, перемешанными с кровью…
Более того: я почувствовал, что Уртюп совершает «прилипание», что это его рука не расстаётся с моей… Как это было тогда — в трамвае, когда он нажал на кнопку — оттолкнув запястьем запястье… Просто потому что в этот момент визуализировался…
В невидимом же модусе… Он всё время водит вслед за моей рукой… То есть уже непонятно, кто за чьей…
То есть я почувствовал, что начал его рисовать… Но что, если я сейчас его дорисую… И сотни людей увидят его на большом экране… Случится что-то нехорошее…
Я не потерял сознание, я даже сам после этого ушёл из клуба… Более того, я даже вёл машину…
Но продолжать эту работу я после той ночи отказался категорически…
Пауза в этих записках связана с тем, что долгое время после ухода из «Сеула» я не мог вообще прикасаться к компьютеру, любому, то есть даже к своему лэптопу, в котором, кстати, вообще нет и никогда не было… ни пэйнтбраша, ни фотошопа, никаких графических программ… Да и «мышки» у меня нет, я вожу пальцем по тач-скрину…
Что же я всё это время делал? Не знаю. Ничего не делал, ходил в «Чёрный петух» пить пиво…
Или водку — в панковскую «Флэксу»…
Слонялся по городу… Что-то читал, конечно… А вообще: можно сказать, что я впал в осеннюю спячку… И это было только преддверие — зимней…
Я пока что ещё просыпался, я натягивал на себя одежду, я выходил на застеклённый балкон…
Я дышал на стекло — там запотевал кружок… Я быстро рисовал на нём пальцем лицо…
И смотрел, как оно медленно растворяется — вместе с кружком…
На фоне ночных огней…
И снова рисовал… На чёрном стекле… Слегка подсвеченном… с другой стороны — дальними фонарями… Лицо, чей-то облик… В кружочке своего дыхания… И смотрел, как оно испаряется…
На запотевшем стекле у меня это получалось не хуже, чем «мышкой» в «Сеуле»…
И я стоял тогда так очень долго, напившись, кажется, в «Дикой свинье», дышал на стекло перегаром, рисовал лицо, смотрел, как оно исчезает, и снова его рисовал, и оно снова таяло, и я снова…
Это было не моё лицо, и не то, что вы подумали… Не Уртюпа, нет-нет… Это было просто лицо, Antlitz…
Их было столько, этих лиц… Одно за другим… Что какое-то, наверно, было похоже на меня… Но какое-то — на вас…
А из комнаты доносился застрявший в лэптопе ремикс Давида Моралеса, хаус или дип-хаус… Ту-ту-ту… С периодическими заплывами в ла-ла-ла… И ещё не было снега…
Да, снег пошёл потом…
Помню, что я проснулся и… Так как жалюзи были опущены, опять-таки не мог разобрать, ночь снаружи или день…
Звонили в дверь, я думал было не открывать, перевернулся на другой бок… Но не уснул… Да и звонить не прекратили… Поэтому я встал с кровати и, чертыхаясь, пошёл к двери…
На пороге стоял незнакомый человек в синем рабочем комбинезоне… Он представился хаусмайстером…
— У меня всё в порядке, — сказал я, — всё течёт, всё функционирует…
— Зато у нас не всё есть в порядке, — сказал он, — у нас с вами не всё есть…
Говорил он с каким-то балканским акцентом…
Мне вообще-то показалось, что это попытка ограбления, и я уже думал было захлопнуть дверь перед его носом… Но тут я вспомнил, что какое-то время назад в подъезде и в самом деле висело объявление… О том, что у нас теперь будет другой хаусмайстер…
К тому же этот человечек в комбинезоне пока что не делал попытку проникнуть в мою квартиру, он стоял неподвижно за порогом…
— На вас жалуются жильцы! — сказал он. — Если это не прекратится, мы вынуждены будем обратиться в полицию…
— А что я сделал? — сказал я, зевая. — В чём, собственно, дело?
Он ещё сильнее стал буравить меня своими чёрными глазами…
— Шум, — сказал он, — крик, гам… Вы не даёте людям спать… Всю ночь вы стучали в двери к соседям… Вы кричали! Дурным голосом! Из почтового ящика!
После этих слов я таки да, захлопнул перед его носом свою массивную дверь…
Я думал было даже сам позвонить в полицию и сказать, что ко мне ломится сумасшедший…
Нет, ну нормальный человек будет утверждать, что я «кричу на людей из почтового ящика»?
Я уже не говорю, что когда человека будят ни свет, ни заря… На часах было одиннадцать, по всей видимости, утра… И говорят такое…
Я поневоле вспомнил о бункере для украденных картин, с железной заслонкой… «Как огромный почтовый ящик», — говорил Ахим… Или Феликс, я уже не помню, кто это сказал…
И всё же я не стал звонить в полицию…
Выпив кофе, я подумал, что виной всему его албанский или там сербо-хорватско-немецкий… И рудименты ящиков, которые изначально были вмонтированы в дверь каждой квартиры…
Почтальон бросает почту в ящики, которые висят внизу, у входа в подъезд, а эти, в дверях квартир, просто так остались, про них забыли… Но они ведь представляют собой отверстия, ведущие в квартиры, и в них можно кричать дурным голосом… А «из них» получилось из-за незнания немецкого, ну перепутал «hinein» и «heraus», с кем из иностранцев этого не случается… Фух, подумал я, с этим разобрались…