Пираты Эгейского моря и личность.
Шрифт:
В этом не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше
Людям высокого духа по воле своей вдохновенье. (Одиссея, 343-345).
Черезчур возгордившихся Олимп может и наказать, отнять навык, как это произошло, например, с Фамаридом:
Гордый, хвалиться дерзал, что победу похитит он в песнях, Если и музы при нем воспоют, Эгиоховы дщери. Гневные музы его ослепили, похитили сладкий К песням божественный дар и искусство бряцать на кифаре. (Илиада, II, 597-600).
Это постоянное соучастие Олимпа в делах смертных будет уже в классический период тонко осмеяно Еврипидом, который заставит Ясона прятаться от Медеи за спины богов:
Благодеянья
Свои сверх меры ценишь ты... О нет,
Коль мой поход удачен, я Киприде
Обязан тем; Киприде меж богов
И меж людьми Киприде, - может быть,
Та мысль иным и не по вкусу будет,
Но оцени в ней тонкость - если кто
Одушевлял Медею на спасенье Ясоново, то был Эрот... (Медея, 639-647).
Но
Но наряду с этими чертами функционального сходства, Олимп самым фундаментальным образом отличается от нашей системы накопления и использования информации тем, что он не располагает идеей всеобщего - действия, вещи, технологии, человека, бога вообще, не использует обращения ко всеобщему. Он феноменологичен в том смысле, что все его структуры располагаются в горизонте особенного и связаны воедино не общими характеристиками предметной деятельности вообще (законом причинности, например), а чисто внешним и также феноменологическим способом: через кровно-родственные отношения субъектов деятельности. Знаменитый диалог Сократа и Протагора о гражданской доблести как «едином» (Платон. Протагор, 329-335) был бы попросту непереводим на «олимпийский» язык.
Из феноменологичности Олимпа прямо вытекает то обстоятельство, что накопление нового и становление новых теоретических и практических отношений к миру может здесь идти только с сохранением целостности технологического ритуала, то есть, говоря языком современности, здесь возможна рационализация существующего, технологическая эволюция, и невозможна революция: слом и замена существующих технологий новыми, поскольку революция требует опосредствования всеобщим; нужно, например, активно использовать идею пищи вообще и вкуса вообще, чтобы, как это делают сегодня химики, задумываться о раздельном изготовлении пищи и вкуса. В олимпийской структуре это невозможно. Накопление нового заключено здесь в профессионально-именную клетку: плотник осознает себя как «работник Афины», пахарь - как «работник Деметры»; у каждого своя копилка нового и свой источник информации.
Этот феноменологический тип накопления нового без выхода в умопостигаемое всеобщее обеспечивает постоянное обновление и невероятную живучесть «вечных новых» технологий. Но вместе с тем и закрывает дорогу в ритуал технологиям новым. Китай, например, открыл магнетизм, но его магнитные рыбки так и остались для Китая игрушками, тогда как в Европе они помогли сначала завоевать и ограбить весь мир, а затем легли в основу всей современной энергетики и научных представлений о мире.
Чтобы несколько детальнее разобраться в становлении теоретических отношений к миру, что имеет к нашей задаче самое непосредственное отношение, нам следует попытаться пройти за Олимп, к тем временам, когда не было еще разрыва между именем-богом и именем-человеком. Этот период достаточно хорошо исследован, и нам хотелось бы только обратить внимание на частные детали: конечное число «взрослых имен», институт посвящения, отсутствие обособленных именных структур олимпийского типа. О последних К. Леви-Брюль справедливо, на наш взгляд, замечает: «Мифы следовало бы признать за такие продукты первобытного мышления, которые проявляются тогда, когда оно пытается осуществить сопричастность, которая уже не ощущается больше как непосредственная» (47, с. 307). Здесь, как и в олимпийской структуре, вся сумма практических отношений к миру распределена в именную матрицу и сами имена вечны и неуничтожимы, то есть это те же «божественные» имена Олимпа. Но «смертный» человек не отделен здесь от вечного имени, входит в вечную именную матрицу на правах временно исполняющего обязанности: входит примерно тем же способом, каким поколения футболистов заполняют «вечную» одиннадцатиименную матрицу футбольной команды. Сам акт вступления в имя и есть в такой системе единственный момент теоретико-критического отношения ко всему накопленному в имени опыту. В актах посвящения старейшины передают очередному носителю опыт всех прежних носителей имени, и поскольку эти разрывы преемственности, связанные с выходом из имени и входом в него, всякий раз оказываются на срезе «настоящего», акт посвящения объединяет и функцию наследственного кода, программируя и будущую деятельность человека, и функцию накопления нового; ввод наследственного кода всегда совершается в новых обстоятельствах и учитывает эти обстоятельства.
С точки зрения олимпийской структуры, люди этого периода - живые боги. Но как раз это отождествление вечного имени и смертного человека делает процесс накопления нового фрагментарным и пассивным: любой носитель имени может войти своими поступками в состав имени только через память старейшин и уже после того, как он закончит исполнение имени, или по случаю преждевременной гибели, или по старости, сменив «взрослое» имя на «стариковское».
По сравнению с этой исходной системой Олимп более гибкая и универсальная структура, делающая процесс накопления новых отношений к миру постоянным спутником деятельности человека. Загадка этого нововведения связана, видимо, с появлением земледелия - весьма сложной технологии, в которой вместе с тем не используется координация действий коллектива и человек впервые оказывается единоличным исполнителем всей технологической цепочки. Земледелец продолжает зависеть от других профессий, и в этом смысле он остается «частичным» человеком, ограниченным в своих теоретических и практических отношениях к миру лишь частью ритуала. Но это уже не «одноименная» частичность, в которой человек пребывал прежде, а частичность «многоименная», «многобожие». Активное преобразование доолимпийских именных матриц в Олимп, а оно фиксируется повсеместно, идет, как правило, «с позиции земледельца» и принимает почти универсальную форму: земля и небо разводятся в первичную пару, в которой земля обычно осмыслена как женское начало, а небо - как мужское, и между ними располагаются «метеора» - Эрос, «небесные воды» и вся вообще совокупность средств, оплодотворяющих землю, действие которых следует формуле Гесиода: «Льется на землю дождями Зевс многомощный» (Работы и дни, 415-416).
Сама исходная символика выдает земледельческий по генезису архетип Олимпа, и ею же задается генеалогия как универсальная связь олимпийских имен. Это подтверждают и конкретные процедуры преобразования доолимпийских именных матриц, остатки которых обнаруживаются в теои космогониях. Как правило, все они сопровождаются перераспределением технологий и, соответственно, большими потерями именного материала. Мардук, например, в «Энума элиш», разделавшись с Тиамту, из которой он строит мир, и казнив Кингу, из крови которого сделают человеков, тут же получает в награду пятьдесят имен. Нарушенным оказывается однозначное соответствие между именем и его носителем, человек становится многоименным в нашем смысле: единством и местом пересечения нескольких профессий.
Связанный с земледелием процесс раскрепощения имени и создает, собственно, Олимп как отчужденную именную матрицу, которая обеспечивает более гибкое накопление и использование информации. Вместе с тем ход этого процесса зависит от конкретных условий существования общества и прежде всего от степени автономии земледелия, от типа устойчивости того интегрирующего основания, которое вынуждает земледельческие хозяйства держаться вместе и формировать надстроечную структуру связей. В состав этого интегрирующего основания могут входить разнородные факторы: зависимость от ремесла, связанная с необходимостью замены выходящих из строя орудий новыми; опасность внешнего нападения; природные условия. Если первая группа условий - зависимость от ремесла, остается величиной сравнительно постоянной для всех олимпийских цивилизаций, то вторая и третья группы могут варьироваться в самых широких пределах и давать соответственно различные по устойчивости и «уклону» социальные структуры. В этих условиях понять состав «ключа», привязывающего земледельческий род или общину к государственному аппарату, значит во многом понять специфику данной социальности, ее стабилизирующие и возмущающие моменты.
Китай и Крит могут рассматриваться крайними линиями в едином спектре олимпийской цивилизации, как ее «естественный» и «военный» варианты, что в общем-то четко представлено в марксистском различении нормального и восточного, или азиатского, способа производства. И с точки зрения опасности внешнего вмешательства, и с точки зрения природных условий земледелия Китай и Крит прямо противоположны друг другу. Если сравнительная изолированность континентального Китая снижала вероятность внешних нападений и с возникновением единого централизованного государства практически сняла ее, то Крит, как и все острова и все побережье Средиземноморья, всегда был открыт внешнему воздействию. С другой стороны, если земледелие бассейна Средиземноморья всегда развивалось хотя и на плохих почвах, то в сравнительно устойчивых климатических условиях, о чем можно судить хотя бы по жесткой определенности хозяйственных советов Гесиода, где годовой цикл работ прямо связан с годовым движением звездного неба, то в Китае обратная картина: плодороднейшая почва и крайне неустойчивые климатические условия, постоянные угрозы разливов, наводнений, засух.
Средиземноморская, а точнее Эгейская, государственность складывается поэтому как оборонительно-военная структура с задачей оградить земледелие от опасностей внешних нападений. Китайская же государственность в своей основе «гидротехнична», ее основная задача - ввести стихийные колебания природных явлений в рамки, допускающие нормальное функционирование сельскохозяйственных технологий, и делает она это за счет регулирования стока рек, ограждения рек дамбами, эксплуатации ирригационных систем и т.п. Отсюда и глава Эгейской государственности - воин, а китайской - пахарь или, в более точном смысле, глава китайской государственности (как и египетской, а частью и месопотамской) - непривычный и странный для нашего способа мысли космологический регулятор, что-то вроде министра по солнечным затмениям, активный борец и ответственное лицо за правильность и цикличность таких естественных процессов, как смена времен года, сухих и дождливых сезонов, разливов рек и т.д.