Пираты Короля-Солнца
Шрифт:
— В первый раз, конечно, нет. В первый раз я читал только про приключения. Муру — а я тогда считал любовь мурой — я, как всякий нормальный десятилетний мальчишка, пропускал. И сейчас совершенно искренне советую тебе начать с первой главы. Вот потом, через некоторое время, не будем уточнять, когда именно…у меня текли слюнки в тех местах, где речь шла о рыцарской любви. Мура это, Гримо, не забивай голову, старина. Сервантес высмеивает этот вздор.
— И правда, почитаю «Пролог» в другой раз. Сонеты вы тоже читать не советуете? Даже это — 'Неистовый Роланд — Дон Кихоту Ламанчскому' .
— Это тем
Но Гримо, еще не дойдя до первой главы, в душе присвоив себе эпитет 'хитроумный' , продекламировал:
Я — тот Роланд, который много лет,С ума красой Анджелики сведенныйДивил своей отвагой неизменнойЗапомнивший меня навеки свет!Сонет Роланда в устах Гримо прозвучал так комично, что Рауль с хохотом воскликнул:
— Пощади, Гримальди, ты меня доконаешь!
Гримо опять стал чесать лысину. Мимо! Имя м-ль де Бофор вызвало у его господина только взрыв хохота. Но развеселило Рауля не имя Анжелики, а старательное подражание Гримо декламации трагических актеров. Чем больше старик старался, тем смешнее получалось.
— Читай, читай, — сказал Рауль, смеясь, — С тобой, право, не соскучишься. Лучше всего там лошадиный сонет. Это ты оценишь, старина.
— "Диалог Бабьекки и Россинанта"? — спросил Гримо.
— Нашел? Бабьекка — лошадь Сида.
— Это я знаю. И Россинанта знаю.
— Еще бы ты не знал! Что ж ты замолчал? Читай, я послушаю. Даже аккомпанемент подберу. А 'неистовый Роланд' у нас уже есть.
— Барабанщик?
— А кто же еще. Поехали. Но, коняшки!
Б.-Эй, Россинант, ты, что так тощ и зол?Р.– Умаялся, и скуден корм к тому же.Б.-Как? Разве ты овса не видишь, друже?Р.-Его мой господин и сам уплел.
— Какой ужас! — сказал Гримо, — Неужели несчастный идальго дошел до такой жизни!
— То ли еще будет, — лукаво сказал Рауль, продолжая извлекать из гитары невероятные звуки, даже воспроизвел нечто напоминающее лошадиное ржание.
Б.-Кто на сеньора клеплет, тот осел.Попридержи-ка свой язык досужий!Р.-Владелец мой осла любого хуже:Влюбился и совсем с ума сошел.— Прекрасные стихи, — сказал Гримо, — Я проникаюсь уважением к дону Мигелю Сервантесу Сааведра!
— Вместе со всей Европой, — усмехнулся Рауль.
Б.-Любовь, выходит, вздор? Р.– Притом — опасный.Б.-Ты мудр. Р.
– Еще бы! Я пощусь давно.Б.-Пожалуйся на конюха и пищу.Р.-К нему пойду я с жалобой напрасной,Коль конюх и хозяин мой давноДва жалкие одра, меня почище?
— Жалость-то
— В том-то и соль… Да что тебе объяснять, читай, потом поймешь.
— Не пойму! — возразил Гримо, — Ваш Люк ошибся, сравнив меня с Дон Кихотом. Я отродясь на клячах не ездил.
— Я закажу Люку твой портрет, старина. В натуральную величину на фоне ветряка. Когда вернемся домой. Вопрос только в том, где достать клячу.
— Для клячи подошла бы лошаденка гасконца, да ее давно в живых уже нет.
— Еще бы! Столько лет прошло. Итак, ты дошел до первой главы, старина?
— Я еще раз перечитываю 'лошадиный сонет' , — сказал Гримо, — Душевно написано. Но не издевайтесь вы над несчастной гитарой.
— Да это большое барре, — сказал Рауль.
— А клички лошадей — ваши инициалы, — заметил Гримо.
— Совпадение, — фыркнул Рауль.
Гримо стал читать и вскоре увлекся описанием жизни ламанчского идальго, а Рауль 'с головой ушел' в чтение 'Записок' . Так прошло несколько минут. Рауль закончил чтение рукописи и спрятал в шкатулку, закрыв на ключ. О документах, предназначенных герцогу де Бофору, он и не вспомнил, находясь под впечатлением Шевреттиных 'Записок' .
"И вот, — произнес Гримо, — когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, — а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием отправившись на поиски приключений, начать заниматься те же, чем, как это ему было известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет' .
— Абсолютно согласен с уважаемым автором, сударь. Воистину Мигель де Сервантес — здравомыслящий человек. С превеликим удовольствием пожал бы его руку.
— Автор "Дон Кихота" давно умер, Гримо.
— Жаль. Тогда… Царство ему Небесное!
— Аминь. Полагаю, автор 'Дон Кихота' пребывает в Раю. Как, впрочем, и все, кто создает шедевры.
— Воистину верно. Но либо я — осел, либо вы очень хитро научились притворяться.
— Да понял я все твои намеки. А сейчас дай отдохнуть своему языку. Заболит с непривычки. И можешь по-прежнему изъясняться жестами, если тебе так удобнее. Привычка — вторая натура.
Гримо кивнул.
— Что же до нашей попойки, не вздумай меня выслеживать, понял?
Гримо опять кивнул.
— То-то же, — сказал Рауль.
— Да пейте, жалко, что ли! Видно, ваше время пришло. Уж на что господин граф, ваш отец, был сумасброд в ваши годы, а и он перебесился. Все повторяется, сударь. Видно, мне на роду написано служить пьяным сеньорам. Пейте, а я подожду.
— Чего?
— Пока вы перебеситесь.
В дверь робко постучали. Гримо открыл дверь и пропустил молодого человека в бело-синем мундире Королевской Гвардии. Рауль сразу узнал гвардейца. Это был Жюль де Линьет, старший брат "неистового Ролана' . В одной руке виконт де Линьет держал бумажку с планом 'Короны' , в другой — бутылку вина.