Пири против Кука. Полярный детектив длиною в столетие
Шрифт:
Спустя две недели ситуация с проливом определилась, но время было потеряно, хотя существование Земли Александра I подтвердилось – впервые со времени ее открытия русскими моряками Беллинсгаузеном и Лазаревым в 1821 году.
Удаляясь от берегов Антарктиды, 4 марта в координатах 71 град. 10 мин. ю. ш. и 84 град. 55 мин. з. д., примерно в 300 милях западнее Земли Александра I, по словам Кука, «мы были вынуждены признаться в невозможности выпутаться из создавшегося положения» (Cook, 1998, p. 198). Амундсен дает свою оценку событий, прежде всего с точки зрения моряка: «Оба моих начальника (то есть Жерлаш и Лекуант. – Авт.) открыли в ледяном поле трещину в южном направлении и решили укрыться там от шторма. Они не могли совершить худшей ошибки. Я сознавал всю опасность, которой подвергалась экспедиция, но моего мнения не спрашивали, а дисциплина не позволяла мне говорить. Вскоре случилось то, чего я боялся. Когда шторм утих, мы уже отошли более чем на 70 миль от кромки льдов и, проснувшись однажды утром, увидали, что узкая полынья, по которой мы прошли, за нами закрылась… Теперь весь экипаж корабля очутился перед вероятной зимовкой здесь без соответствующей зимней одежды, без достаточного продовольствия для стольких людей. И даже ламп было так мало, что не хватало по числу кают. Перспективы были действительно угрожающие» (Амундсен, 1937, с. 23–25).
Первые впечатления от дрейфа были описаны Куком в начале марта такими словами. «Мы дрейфуем от 5 до 10 миль в сутки. Как-то странно знать, что дуновение ветров движет нас по морю неизвестности, но ничто не свидетельствует об этом движении. Мы не проходим какие-то неподвижные пункты, мы не можем наблюдать движение льдов. Все спокойно. Горизонт смещается вместе с нами. Мы часть бесконечного замерзшего моря. Наш путь – зигзагом, в основном на запад. Мы не знаем места нашего назначения, сознавая, что мы единственные люди в самом низу глобуса. Курьезная ситуация».
Дрейф «Бельжики» продолжался почти год и проходил в той части моря Беллинсгаузена, которую наиболее редко посещали люди. Первые же измерения глубин моря, в основном в пределах 500 метров, показали, что в феврале – марте судно дрейфовало преимущественно в районе материкового склона, тогда как к маю оно оказалось уже на океанских глубинах, где лот не достигал дна на глубине 1500 метров. О попытке самостоятельного плавания в сложившейся ситуации речи уже не шло, тем более что состояние экипажа не позволяло думать о чем-либо подобном. Недаром Кук назвал возникшую обстановку «беспомощные в море безнадежности». Тем не менее люди, или, правильнее сказать, самые активные среди них не собирались ожидать конца сложа руки.
Продолжались научные наблюдения, что в условиях дрейфа означало строительство на ненадежном льду. В конце марта Данко приступил к сооружению хижины странных треугольных очертаний для своих магнитных наблюдений – подальше от судна, чтобы избежать влияния корабельного железа. Еще спустя неделю ученые и моряки приступили к строительству павильона для астрономических наблюдений, которые намеревался проводить капитан Лекуант. Работали все участники экспедиции и члены экипажа, независимо от должности и положения. «Команда орудовала молотком и гвоздями», – описал строительную лихорадку Кук, – Раковицэ пилил, Арцтовский готовил доски, Данко выступал в роли гендиректора. Я и Лекуант в качестве рабочих лошадок транспортировали доски и другие материалы с судна к месту строительства. Отвлечение от официальных обязанностей вносило приятное разнообразие. День за днем этот объект приобретал свои, не вполне архитектурные, очертания; кроме того, из-за ветра, который продувал его насквозь, внутри постройки было еще холоднее, чем снаружи. Потом мы покрыли его толем и присыпали снегом. В ближайшую же ночь капитан использовал его, понаблюдав пару светил, и затем заявил: «Великолепно!» Правда, потом меня вызвали лечить два отмороженых пальца» (Cook, 1998, p. 248–249).
С постройкой павильонов фронт научных работ расширился, и спустя месяц они шли полным ходом. В мае, согласно записям Кука, люди были особенно заняты, поскольку «последние ночи и дни мы проводили промер и отбор образцов морской биологии. Это дало Арцтовскому и Раковицэ обильные сборы. Интересно наблюдать, как они корпят в темной лаборатории, постоянно и преданно уставясь в микроскопы, готовые выпроводить всякого, кто им мешает. Несчастные парни – их лица выглядят уставшими и исхудалыми, словно после какого-то бедствия. Данко упрямо продолжает свои магнитные наблюдения, которые целиком поглощают его рабочее время.
Сейчас метеорологические наблюдения превратились в неприятное занятие, потому что проводятся каждый час, а порой и чаще. Каждый из нас уже запланировал себе работу с появлением солнца. Командант Жерлаш обрабатывает судовой журнал. Лекуант начал комплектовать инструменты для летних гидрографических работ. Раковицэ, вдобавок к своим лабораторным работам, запланировал новую книгу по биогеографии. Арцтовский весь за разработкой дюжины научных проблем. Амундсен сотрудничает со мной в разработке полевого снаряжения, и вдобавок к этому я привожу в порядок свои антропологические наблюдения за прошлое лето и пишу книгу об антарктических исследованиях. Дело поставлено на индустриальный поток, но сделано еще немного. С темнотой наша энергия убывает. Мы становимся индифферентнее, и нам труднее сосредоточится на каком-либо направлении деятельности» (Cook, 1998, рр. 299–300).
Таким образом, Кук отметил первые признаки ухудшения здоровья у участников экспедиции. Видимо, и сам Кук обратил на них внимание не сразу, поскольку источник опасности в самом начале зимы не определился. «Наша пища недостаточно разнообразна, но ее качество настолько хорошее, насколько можно пожелать в наших условиях… На завтрак подают хлопья, овсянку-геркулес, свежеиспеченные бисквиты, маргарин, мармелад и кофе. Наши запасы сахара и молочных продуктов из-за повышенного спроса истощаются. На обед – разные супы, консервированное мясо, картошка и макароны. На ужин – рыба, сыр, смесь макарон, пеммикана и консервированного мяса» (Cook, 1998, pр. 232–233).
Правда, сам Кук еще раньше обратил внимание на рекомендации предшественников избегать консервов. В такой ситуации были предприняты первые попытки переключиться на местные пищевые ресурсы. В результате выяснилось, что пингвин по вкусу напоминает мясо, птицу и рыбу одновременно, причем в соусе из рыбьего жира, по консистенции приближаясь к хорошо прожаренному судовому брезенту. И тем не менее в этом местном провианте присутствовало нечто, чего не было в запасах из судовой кладовой. «Мы понимали, что это было суровым делом, но интересы науки и требования наших желудков сделали подобные акции абсолютно необходимыми» (Cook, 1998, p. 243). Проблему питания Кук в своей книге поднимает многократно. «Продолжительная темнота, вынужденная изоляция, консервы, низкие температуры на протяжении многих месяцев одновременно с усилением штормов и высокой влажностью способствовали развитию того, что мы назвали полярной анемией. Появилась бледность с характерным зеленоватым оттенком, наша секреторная деятельность испытывала гнет. Желудки и другие органы работали ленивей. Но самые опасные симптомы исходили от мозга и сердца, работа которых теряла прежний ритм, слабела и становилась ненадежной. Симптомы снижения умственной активности не были столь же отчетливыми. Однако люди уже не могли продолжительное время сосредоточиться на интеллектуальной деятельности. Один матрос оказался на грани безумия, но восстановился с возвращением солнца» (Cook, 1998, p. 303).
Первой жертвой «полярной анемии» стал магнитолог Данко, хотя первоначально развитие его болезни было спровоцировано, по-видимому, какими-то недостатками в сердечной деятельности, возникшими задолго до экспедиции и обострившимися в Антарктике. Уже в мае у Кука возникли опасения, что его пациент не доживет до появления солнца. Быстрое развитие болезни Данко на фоне ухудшения здоровья экипажа в целом невольно порождало среди наиболее слабых вопрос: кто следующий? Сам Данко без жалоб и сожалений встретил приближение конца.
Чтобы как-то отвлечь людей от мрачных мыслей и скрасить однообразие полярных будней, был проведен «Большой конкурс женской красоты». По сложнейшей системе в условных баллах оценивались запросы зимовщиков по отношению к отсутствующей прекрасной половине человечества, что касалось не только внешних данных, но и душевных качеств далеких дам. Самым тонким ценителем женской красоты среди задубевших от испытаний зимовки полярников оказался Арцтовский. Будущий полярный корифей Амундсен также вошел в группу призеров конкурса, тогда как Кук занял лишь предпоследнее место. На какой-то момент это мероприятие разбудило щемящие душу воспоминания, скрасив неполноту полярной жизни, но затем вахты и работа снова вошли в привычный ритм, в котором не было места переживаниям.