Писатель: Назад в СССР
Шрифт:
Я зашел в отдел, сказал несколько удивленному Синельникову, что меня отпустили, взял свою одежку и шапку и спустился в холл, а оттуда — на промозглую улицу. Весна все нахальнее отнимала у зимы завоеванные стужей позиции. С крыш срывались сосульки, расшибаясь на множество хрустальных осколков. Главное — в этот момент не оказаться ненужной прослойкой между сосульками и асфальтом. Стоя под козырьком над парадной дверью, я повертел головой и увидел красивый черный автомобиль, притормозивший напротив. Когда-то в таких разъезжали министры, а теперь,
Распахнув дверцу, я с важным видом, словно и впрямь был послан по важному делу в местную командировку, погрузился в мягкие объятия министерского сиденья. За рулем сидел мужик лет сорока, весь в коже — куртка и кепка, по крайней мере, в цвет авто. Я пожал ему руку, как у любого шоферюги, мозолистую и темную от въевшихся в кожу масел. Он мягко добавил газу, и «ЗИМ» вписался в общий поток городского транспорта. Эх, жаль, не увидит никто из знакомых, как я на нем разъезжаю. Да еще — с шофером!
Интересно, можно ли такой купить? Я вообще-то знаю, что «ЗИМы» не поступали в свободную продажу, но ведь люди ушлые чего только ни умудрялись доставать в советское время. Впрочем, мне еще надо начать хотя бы толком зарабатывать. У самого в одном кармане смеркается, а в другом — заря занимается, а туда же — об автомобиле представительского класса размечтался. Пока я мечтал, мы доехали до киностудии. Увидев столь представительный экипаж, вахтер пропустил нас без вопросов, да еще взял под козырек.
— К какому павильону доставить? — спросил Георгий Георгиев, которому, видать, уже приходилось здесь бывать.
— К седьмому, — ответил я.
Шофер кивнул, и вскоре мы были уже у ворот огромного здания, напоминающего самолетный ангар.
— Вас ждать?
Как ни соблазнительна была эта идея, но я покачал головой. Ведь неизвестно еще, на сколько затянется первый съемочный день.
— Нет, — произнес я со вздохом. — Спасибо вам большое!
— Не за что! — откликнулся Гоша. — Удачи, парень!
Открыв дверцу, я выбрался наружу и услышал знакомый смех. Из остановившегося рядом красного «Москвича» выбралась… Анастасия Трегубова.
— А я и не знала, что ты такая важная птица, — сказала она, когда мы с ней приветственно обнялись.
— Это служебный! — сказал я. — Мне-то не по чину.
— Я так и поняла, — кивнула актриса. — Ну что, дрожишь?..
— С какой это стати? — хитро прищурился я.
— Можно подумать, что это у тебя будет не первая съемка, а сотая…
— Не, я просто не знал, что нужно дрожать.
— Не нужно, — пробормотала Настя. — Хотя я вот дрожу…
Видно, мне не показалось, что она несколько завидует моему лёгкому, как летний ветерок, настрою.
— Ну так у тебя точно — не первая.
— Нет, но у меня профессиональный мандраж, а ты — дилетант, — выкрутилась она.
— И надеюсь им остаться.
— Не спеши, — усмехнулась моя собеседница. — Знаешь, как у нас говорят? Пока режиссер не сказал: «Стоп, снято!», ни за что ручаться нельзя… Да и после —
— Поживем — увидим.
В ворота была врезана небольшая дверь. Отворив ее, я галантно пропустил вперед Трегубову, а затем вошел сам. Внутри было и темно, и светло одновременно. Темно — потому что не было ни одного осветительного прибора, который бы давал рассеянный свет, каждый излучал свой поток в определенном направлении, а светло потому, что приборов этих было слишком много. То и дело приходилось зажмуриваться, когда наткнёшься взглядом на луч одного из бесчисленных прожекторов.
Спасибо Насте, без нее я бы заблудился в этом бедламе. Я и так брел, словно слепой, спотыкаясь о толстые силовые кабели, похожие на черных змей. Павильон был перегорожен фанерными переборками, которые с лицевой стороны выглядели стенами то обыкновенных квартир, то каких-то более фешенебельных обиталищ. И тут же можно было наткнуться на кусок скалы, поросшей лишайниками, ощутить брызги горного ручья, которые несет искусственный ветер от огромных вентиляторов с авиационными винтами. Самое смешное, что все это могло вдруг сдвинуться с места и уплыть в слепящую мглу.
— Па-аберегись! — орали работяги, толкающие тележки с камерами и прожекторами по рельсам, проложенным по бетонному полу.
Трегубова дергала меня за рукав, чтобы убрать у них с дороги. Наконец-то мы достигли выгородки, на которой красовалась надпись: «УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ». В нее вела полноценная дверь, и когда мы с Настей переступили порог, то оказались в помещении, озаренном обыкновенными лампами дневного света. Здесь тоже было полно суетящихся людей, но, по крайней мере, можно не опасаться, что сшибут с ног тележкой с краном, на котором висит тяжеленная кинокамера.
— А-а, вот и вы! — воскликнул Мякин, появляясь из-за внутренней перегородки. — Спасибо, что не опоздали… Идите переодеваться и гримироваться. Сегодня снимаем сцену знакомства Желтова и Румянцевой в особняке.
Меня тут же окружили и оттащили от моей спутницы. Через минуту я уже оказался в гримерной, где мне выдали костюм — брюки-клеш, тельняшку, бушлат и бескозырку с серебряными буквами на черной ленте, которые складывались в слово «АСКОЛЬДЪ».
Знакомый набор. Бескозырку напялить мне не дали, усадили в кресло перед зеркалом-трельяжем и принялись гримировать, сверяясь с какой-то картинкой. Примерно через час, в зеркале появилось другое лицо — мое и в то же время — не мое.
Я посмотрел на него несколько секунд, привыкая.
Теперь можно было напяливать и бескозырку, а также патронташ и портупею с маузером. В этом виде меня и привели на съемочную площадку. Она представляла собой декорацию комнаты, обставленной во вкусе богатых людей начала века. Гобелены на стенах, кресла с гнутыми ножками, рояль, фальшивые окна с не менее фальшивым пейзажем за ними. Все это освещалось с разных сторон, так что ни предметы, ни люди, здесь находящиеся, не отбрасывали тени. Людей, кстати, было более, чем дофига.