Писатель: Назад в СССР
Шрифт:
Не думаю, что здесь присутствовали посторонние. Это же не натурные съемки. Все, включая актеров — их можно было отличить по костюмам и гриму — находились на ногах. Сидел только один человек — режиссер. Он сосредоточенно изучал какие-то бумаги, потом вынул из нагрудного кармана «вечное перо», подмахнул листы и передал юркому человеку в костюме-тройке и круглых очках. Тот взял их, удовлетворенно кивнул и покинул площадку. Остальные остались на месте. Наконец, Григорий Фомич обратил внимание на присутствующих.
— Так, — сказал он. — Объясняю задачу… Екатерина Румянцева сидит в особняке своего жениха и ждет его возвращения. Ей тревожно, потому
Он похмыкал, воздел палец кверху и продолжил скороговоркой:
— От этого зависит их с невестой судьба. Однако совершенно неожиданно в поместье приезжает отряд красных, которыми командует бывший балтийский матрос Желтов… Мы снимаем сцену его появления в зале, где музицирует Румянцева. Чекист входит один, оставив своих бойцов в соседних помещениях. Как крестьянскому сыну, ему любопытно взглянуть на барышню, но вместе с тем, он хочет узнать о Севрюгине… Это общая экспозиция, теперь собственно мизансцена… — он кивнул на Трегубову. — Румянцевой тоже любопытно, хотя и страшно. Она слышала о красных разные ужасы, тем более — о петроградских матросах. Ей чудится, что вот-вот ворвется чудовище и растерзает ее, а входит-то обыкновенный парень… Трегубова, ты учти, в этой сцене важно не переиграть, ведь она определяет всю историю их дальнейших отношений… Краснов, вы тоже постарайтесь обойтись без наигрыша, ведите себя так, как поступили бы вы сами, с учетом вот этих всех обстоятельств, что я вам излагаю. Сначала репетируем… Трегубова, садитесь к роялю… Так, что здесь? Сначала вбегает горничная… Молчанова, приготовьтесь…
Настя подошла к роялю, села на вращающийся табурет, открыла крышку, положила пальцы на клавиши. Не раздалось ни звука. Понятно, звук будут писать потом. Актриса в платье горничной выскочила из декорации через двустворчатую дверь.
— Начали! — скомандовал режиссер.
Дверь распахнулась, на площадке появилась Молчанова, вернее — по сценарию — горничная Глаша.
— Что там за шум, Глаша? — спросила ее Румянцева, в облике и взгляде которой мало что осталось от Анастасии Трегубовой.
— Солдаты, барышня! — выпалила та, будто и вправду чего-то испугалась.
— Какие еще солдаты? — терпеливо осведомилась барышня.
— С ружьями!
— Экая же ты бестолковщина… — вздохнула Румянцева. — В погонах или без?..
— В кожанках, барышня!
— А офицеры среди них есть?
— Нет, конечно! Это красные! Матрос у них главный!
Барышня вскочила, прижала стиснутые руки к груди, но справилась с собой и произнесла:
— Пригласи же матроса, Глаша…
— Краснов, на исходную! — скомандовал Мякин.
Я тоже вышел из декорации, лихорадочно припоминая свои реплики и последовательность действий. Вслед за мною за двери выскочила Молчанова, кивнула мне. Я сдвинул бескозырку на затылок для пущей лихости, поправил портупею и снова шагнул на съемочную площадку. Первое, что я увидел — это откровенно враждебный взгляд Насти, направленный на меня… Нет, не Насти, конечно, а Екатерины Румянцевой. Я вспомнил, мы же репетировали эту сцену… или не эту? Ладно, что он там говорит?..
— Вы здесь хозяйка? — гаркнул я.
— Стоп-стоп-стоп! — вмешался Григорий Фомич. — Не рявкайте, Краснов, вы не на палубе линкора… Вы лихой парень, вам нравится барышня, хоть она и из враждебного класса… Вот бескозырочку-то
Я опять вышел за дверь и снова зашел в декорацию залы. Теперь я не спешил, неспешно оглядел помещение и как бы между прочим поинтересовался:
— Вы здесь хозяйка?
Глава 18
Второй мой выход на съемочную площадку понравился режиссеру больше, но все-таки погонял он и меня, и настоящих актеров, участвующих в этом эпизоде, еще около часа, прежде чем велел отдохнуть перед съемкой. Честно говоря, я уже был весь в мыле, а ведь мы еще не отсняли ни одного кадра! М-да, работенка у киношников… Это тебе не по красной дорожке красиво пройтись. В перерыве мне подправили грим, напоили холодной водой и дали возможность посидеть под вентилятором. Все-таки «юпитеры» — осветительные приборы — жарили, как полуденное летнее солнце.
И вот снова раздалась команда вернуться на площадку. И если на репетиции весь эпизод мы проходили разом, то съемка велась поэтапно, в зависимости от раскадровки. Или как-то так. Я не слишком хорошо разбираюсь в этом деле. Когда все дубли были сняты, Григорий Фомич объявил рабочий день оконченным. Можно было смывать грим и переодеваться. Я чувствовал себя выжатым, как лимон. В горячем цеху и то было легче. Утешало лишь то, что за участие в кинофильме мне полагалась зарплата.
Когда я умылся и переоделся в свое, меня нашел тот самый юркий человечек в круглых очках, который оказался директором картины товарищем Фальцманом. Он и сообщил, что должен со мною заключить договор на участие в фильме «Умирает последней» в качестве исполнителя одной из главных ролей. Из договора следовало, что оплата мне будет начисляться по первой категории, двести пятьдесят рублей в месяц за съемочный период и сто шестьдесят во время простоя. Не так уж и плохо, если учесть, что я не народный артист и не яркое дарование. И это еще не все! Мне полагался разовый гонорар в размере двух тысяч рублей после окончания съемок. Так что игра стоила свеч.
— А нельзя ли от всей этой роскоши получить аванс? — спросил я у директора.
— Если Григорий Фомич подпишет, то я не возражаю, — ответил Фальцман. — Сто шестьдесят рублей, как за вынужденный простой… Пишите заявление.
Вот это я понимаю, пошли дела!
Он вынул из портфеля чистый лист бумаги и дал мне авторучку. Под его диктовку я написал заявление на получение аванса, и директор кинулся ловить режиссера, чтобы получить у него подпись. Мякин подмахнул почти не глядя, и Фальцман направил меня в бухгалтерию студии. Я покинул павильон и отправился к административному зданию. Хорошо, что рабочий день еще не закончился. В бухгалтерии тоже не слишком долго меня мурыжили, так что вскоре я положил себе в карман шестнадцать червонцев и в превосходном настроении отправился домой.
Естественно, я зашел в «Гастроном» и набрал продуктов. Надо было кормить и себя, и родственницу, которая была лишь в самом начале трудового пути. Я очень надеялся на то, что удастся сгладить конфликт между Надей и Марианной Максимовной, и потому сверх обычных макарон, консервов, картошки и прочего чая купил торт «Ленинградский», дабы устроить дружеское чаепитие. С этой поклажей я пересек порог квартиры осторожно, словно ступал на минное поле. Тихо. Ладно. Разулся и сразу поволок покупки на кухню. Там выгрузил их на стол и начал распихивать по холодильнику и шкафчику.