Письма полковнику
Шрифт:
— Неувязочка, — пояснила она. — Либо ты им нужен живой, либо нет. Или же это разные конторы. Давай разбе ремся, кто и чего может хотеть от нашей училки.
— Откуда я знаю?
— А ты подумай, это полезно. Начнем с того, чего ты сам от нее хочешь?
— Ну ни фига себе! — Толик закашлялся, наверное, пиво пошло не в то горло. — Машка! Мы же ведем эту тему уже черт–те…
— Вот я и спрашиваю. Какого хрена ты в нее вцепился? В чем там фишка? Сорри, до меня так и не дошло. Ну, застрелился старик, который
— Он не застрелился, его замочили.
— Уже легче. Поехали дальше. Из–за чего его могли убить?
— Машка!!! Я же об этом еще в первой подаче писал!
— Ну, знаешь, если б я читала всё, к чему делаю снимки… тем более такую пургу. Извини. Рассказывай, — она вы тряхнула в рот остатки пены и отодвинула бокал. — Кстати, за пиво заплатишь?
Толик сделал козью морду; ладно–ладно, не жлобись. Пиво в Срезе наверняка дороже коньяка в Исходнике, а он, кстати, еще должен ей за те снимки с чердака, не считая последней серии фотографий в сумке, которые он в конце концов таки получит, не на стенку же их вешать. И это не вспоминая о бездарно растраченном перерыве.
— Николас Роверта, он же Лиловый полковник, — заговорил Толик, щупая задний карман, — был признан преступником против человечества во всех международных судах. Любая страна, куда бы он попробовал бежать, должна была выслать его на родину, в руки благодарных соотечественников. А наша тогдашняя власть его не выдала. Думаешь, по идейным соображениям? Сомневаюсь. Он их подкупил. Чем–то очень жирным. Тем, что осталось у него после низложения, конфискации имущества, интернационализации Среза… Ой!
— Тепло, — подбодрила Маша. — Ну?
Толик поднял глаза от раскрытого бумажника. Взгляд был трагический:
— Карточка… сперли.
— Покажи, — он протянул ей бумажник, явно на что–то надеясь; вот несчастье. — Ты рассказывай, рассказывай.
— Да что тут… В этом и фишка: что именно у него осталось. Если убивают старика, то по–любому из–за наследства. «Наследство Лилового полковника» — звучит, скажи? Я хотел так финальную подачу назвать… Ну что там?!
— На пиво не хватит, — она бросила на стол две жалкие бумажки и горсть мелочи. — Это что, все твои деньги?
— Так ведь с завтрашнего дня открывается грантовый лимит на следующий мес… ой. Черт, надо же позвонить, чтобы карточку заблокировали…
Толик рванул с шеи мобилку, словно последнюю гранату. Локоть с размаху врезался в его недопитый бокал, пиво фонтаном хлестнуло на белые брюки барышни за соседним столиком, а осколки стекла засверкали у корней платана, как стразы на юбчонках звездулеток. Барышня истошно завизжала; ну, это, допустим, пофиг, а вот за бокал придется платить или спишут в бой? Маша вздохнула.
— Банк в Исходнике, — напомнила она. — Хрен дозвонишься. Только из пункта телепорт–связи.
Толик подорвался:
— Пошли!
Из–за толстого ствола платана выглянул официант. Она вздохнула еще глубже:
— А смысл? Новую карточку ты все равно отсюда не оформишь. И потом, они же сказали тебе, что сами будут теперь твоими грантодателями.
— Думаешь, это они?
— А на фига умножать ненужные сущности?
Он сел. Побарабанил пальцами по столу, сложил столбиком мелочь. А затем на его лице — ничего себе! — проступила гримаса полного удовлетворения:
— Если так, то да. И нож он мог куда–нибудь спрятать, раз профессионал.
Подошел официант с метелкой и совком. Аккуратно сгреб осколки, выслушал вопли барышни в пятнистых брюках, никак не отреагировал, ушел, держа совок на весу, секунд через двадцать вернулся с кожаной папочкой, тисненной под древесную кору. Маша заглянула внутрь, сравнила сумму на счете с бумажками на столе и вздохнула в третий раз. Мысль потихоньку смыться и в дальнейшем обходить «Под платаном» сто двадцать пятой дорогой разбилась о мрачное выражение официантской морды лица. Полезла за кошельком.
Они вышли из–под платана и двинулись вдоль парапета в направлении съемочной площадки. Палящее солнце слегка уравновешивалось послеобеденным бризом. Толик выглядел посвежевшим и воспрявшим. Все свои бумажки и монетки он оставил официанту на чай, а полное отсутствие денег — совсем не то же самое, что их нехватка, этот фокус Маша знала по себе. Когда денег нет вообще, торжествует легкость, свобода и пофигизм. Притом, что все реальные проблемы не только остаются, но и усугубляются.
— Мы остановились на полковничьем наследстве, — на помнила она. — Ты выяснил хотя бы примерно, что оно такое?
— А хрен его знает. Она не говорит. Всё время съезжает на какую–то ерунду, а напрямую допрашивать тоже не хочется, чтобы не спугнуть.
Маша усмехнулась:
— Ты же с ней переспать собирался! Облом, да?
— И ничего не облом! — обиделся, надо же. — Если хочешь знать, при желании я бы уже… конечно, фригидная старуха, противно. Но не в том дело. Я вот думаю…
— Они обломались тоже, — задумчиво констатировала Маша. — Понимаешь? Им же наверняка нужна от нее та же самая информация. Вот они и хотят тебя использовать. Как молодую эротическую силу.
— Перестань.
— А куда ты теперь денешься? Они твои единственные грантодатели.
— Перестань, говорю! Дело в том, что их очень зацепили твои фотки. Те, с чердака, не на день рождения, а в следующий раз, помнишь, Машка? Мы с тобой вышли на что–то очень важное и сами не заметили, как последние лохи. Что там конкретно было?
— Бомж.
— При чем тут бомж… У тебя те кадры в аппарате сохранились?
— Смеешься? Сколько там, по–твоему, памяти?