Пистоль и шпага
Шрифт:
— Думаете, потерпим поражение? — снова Сен-При.
— Устоим, ваше превосходительство, но потери будут огромные. Их можно сократить, если отдать приказ войскам ложиться под обстрелом. Орловскому полку под Смоленском это помогло.
Багратион и начальник штаба переглядываются. Думайте, господа генералы, думайте — это полезно.
— Светлейший не даст подкреплений, — качает головой Багратион. — Не поверит. Он ожидает удар справа, вокруг Горок самые сильные укрепления.
— Попросите у Кутайсова артиллерию, — говорю уверенно. — Половина ее сейчас в резерве. Пусть даст пару сотен пушек — лучше единорогов.
Генералы смотрят на меня во все глаза. Я только что дал совет стратегической глубины и, возможно, такой же глупости. Но молчать не могу. Кутайсов в моем времени погиб еще утром — полез в бойню на Курганной батарее. Самое дело для артиллерийского генерала — шпажонкой махать. Нового начальника артиллерии назначить не сподобились, и треть русских орудий в Бородинской битве простояла в резерве, в то время как французские расстреливали наши шеренги практически безнаказанно. Оттого у армии, оборонявшей позиции, потери случились больше, чем у наступавших французов.
— Стоит попробовать, — говорит Сен-При. — Двести пушек не даст, но сотню возможно.
— Нужно подготовить для них позиции, — кивает Багратион и склоняется над картой.
Ну, вот, конструктивный разговор…
— Разрешите иди, ваше сиятельство?
— Идите! — машет князь рукой…
— Ты что? — обрушивается на меня Спешнев на улице. — Так дерзко! Я прямо похолодел. А если бы князь вспылил?
— Меня спросили, я ответил, — пожимаю плечами. — Не о том думаешь, Семен. Завтра, может, головы сложим, а ты про субординацию. Смерть, она не разбирает: рядовой ты или генерал. А смертей завтра будет много.
— Выживем! — крутит он головой. — В Смоленске хуже пришлось, и что? Уцелели.
Верит Семен в мою удачу. Мне бы так.
— Пойдем, доедим кашу, — предлагаю. — А то здесь не предложили. Жадные.
Семен хохочет. В его представлении получить кашу от генералов смешно. Хотя могли бы накормить. Завтра я их спасать буду — обоих. В моем времени Багратион получил на Бородинском поле тяжелое ранение в ногу, приведшее к смерти, а Сен-При контузило. Как буду спасать? Не скажу. Возможно, не получится, но попытаться стоит. Иначе никогда себе не прощу…
Спал я на удивление крепко. Проснулся на рассвете. Некоторое время лежал на шинели, прислушиваясь и всматриваясь. Окрестности заволок туман. Он стоял густой пеленой, скрывая предметы и людей уже в десятке шагов. Ну, так осень. По местному календарю 1-е сентября. В моем времени Бородинская битва началась 26 августа, и утром был туман. Потом солнце разогнало его. Даты сместились, но это не повлияло на события. Осень в 1812 году выдалась теплой.
В молочной пелене слышно звяканье котелков и негромкий говор егерей. Дежурные сходили за водой, и сейчас будут варить кашу. Угадал: неподалеку, в бело-серой пелене блеснул красный отсвет костра. Достаю из кармана часы — четыре утра, даже четыре пятнадцать. Хотя, кто знает, сколько на самом деле? Точного времени здесь не существует, офицеры выставляют часы по хронометру командующего. Он здесь задает время.
Сажусь, наворачиваю портянки и натягиваю сапоги. Многие офицеры носят чулки, но мне такого не надо. Лучше портянок для сапог ничего не придумали. Чулок может сбиться и натереть ногу. Его нужно менять каждый день, иначе, заскорузлый от пота, даст тот же эффект. А вот портянка длинная, и на ней можно чередовать места, прилегающие к стопе. В советской армии, по словам деда, солдатам меняли портянки раз в неделю — и ничего, с ногами был порядок.
Из тумана возникает фигура в сером мундире и таком же колпаке. Пахом.
— Здравия желаю, ваше благородие! Умываться?
— И бриться тоже, — отвечаю денщику.
Пахом кивает и исчезает в тумане. А я пока сортир навещу. У нас с этим строго: специально отведенное место с вырытой канавкой и вбитыми с одной стороны через равные промежутки кольями. Это чтобы держаться, сидя в позе орла. Удивительно, как быстро я привык к походной жизни. Ночевки под открытым небом, сон на расстеленной попоне, под которую брошена охапка соломы или сена, иногда — и вовсе свежескошенной травы или еловых ветвей, мундир из сукна с нижним бельем из грубого полотна, пыль, мухи, нередко — отсутствие возможности помыться. В своем времени от такого «комфорта» взвыл бы, а тут ничего. Быстро слетает с человека цивилизация…
Возвращаюсь к бивуаку. Пахом уже ждет с ведром. Стаскиваю мундир, рубаху, наклоняюсь, и Пахом начинает сливать мне ковшом. Фыркаю, растирая воду по груди и спине — руки пока, слава богу, до лопаток достают. Денщик к таким умываниям уже привык, хотя иногда ворчит, что барин дурью мается. Каждое утро ведро воды ему подавай. Другие офицеры в походе неделями не моются, а рубахи меняют от бани до бани. Я не обращаю на это внимания. Не нравится — верну в фурлейты, а Пахому такой поворот — нож острый. Денщик — должность завидная, хоть и хлопотная. Тяжелое таскать не нужно, питание с офицерского стола, деньга опять-таки от щедрот барина перепадает. А что их благородие чудит, заставляя и денщика соблюдать гигиену, пережить можно. Рубашку офицера лишний раз постирать руки не отвалятся.
Пахом подает мне расшитое петухами льняное полотенце — стащил где-то в крестьянской избе. Растираюсь им до красноты кожи. Эта процедура вкупе с холодной водой прогоняет остатки сна. В завершение сажусь на попону, стаскиваю сапоги и остатками воды из ведра мою ноги. Мне сегодня много ходить, а чистые ноги — залог комфорта.
Пахом уносит в туман опустевшее ведро и возвращается с котелком горячей воды. Мебели у нас нет, сажусь на попону. Пахом становится на колени и мылит мне лицо, затем достает бритву.
Из тумана возникает зевающий Семен. Становится рядом и с интересом наблюдает, как денщик скоблит мои щеки.
— Решили побриться, Платон Сергеевич? — спрашивает задумчиво.
— Лучше сделать это самому, чем тебя побреют французы, — отвечаю словами летчика из старого фильма [21] .
Семен хохочет над немудреной шуткой. Простые здесь люди: палец покажешь — смеются.
— Пожалуй, я присоединюсь, — говорит майор, садясь рядом. — Побреешь меня, Пахом?
21
Фильм «Освобождение». В оригинале фраза звучала так: «Лучше сделать это самому, чем тебя побреют «мессершмитты».