Плач по красной суке
Шрифт:
— Что случилось? — спросила я у него. — У вас… у нас что-то пропало?
Он окинул меня злобным, воспаленным взглядом:
— Ты откуда свалилась, тетка? Ты что, не слышала сегодня утром радио?
— У меня нет радио, — испуганно пролепетала я.
— Ну и катись отсюда! — яростно прорычал мужик. — Тут и ежу понятно, кто сыграл с нами эту шутку! Они нас давно за людей не считают! Вернуть! — вдруг бешено заорал он в бездонную высоту у себя над головой.
Я проследила за его взглядом и ничего там не обнаружила. Небо было на месте и по-прежнему безмолвствовало. Даже захудалого
— Может, это все тарелки наделали, — вслух подумала я.
— Тарелки? Какие еще тарелки? — Он оторопело уставился на меня.
— Ну эти, летающие НЛО, — в смятении пролепетала я.
— Ну, скажешь тоже! При чем здесь тарелки? Зачем им это понадобилось?
— Чтобы панику посеять, что ли…
Он озадаченно разглядывал меня.
— Ты, может быть, не знаешь, какое нынче число и какой день недели?
Я действительно не знала этого, но вопрос показался мне неуместным, и я обиделась.
— Может быть. Я болела и поэтому долго не выходила из дома. Объясни мне наконец, что тут у вас происходит.
Он все еще буравил меня тяжелым подозрительным взглядом, когда откуда-то сбоку в наш разговор врезалась толстая распаренная тетка в домашнем халате и с бигуди на голове.
— День пропал, день! У нас украли целый день! — как паровоз, пыхтя и отдуваясь, затараторила она. — Вчера была суббота, в воскресенье я спозаранку собиралась на рынок. Втыкаю радио, чувствую, что-то не то. Меня аж пот прошиб. Вместо воскресной программы там производственная гимнастика, а потом эта девка, ну которая верещит по утрам для детей. Она верещит, а я стою столбом и ничего не понимаю. Была бы забастовка, я бы первая узнала — я ведь член профкома. А потом еще этот правительственный диктор выступил с призывами не впадать в панику, — мол, произошло недоразумение. Хорошенькое дельце — украли день и еще чего-то там тебе вкручивают!
Мне кажется, я что-то начинаю понимать.
— Может быть, перенесли день? Поработаете в воскресенье вместо понедельника, а в следующую пятницу будете гулять вместо воскресенья. У нас в предпраздничные дни часто так поступают.
— Это какие еще праздники? — раздраженно огрызается она.
— Никто ничего не переносил. Вчера все мы заснули в субботу, а воскресенье у нас просто украли. Оно пропало, исчезло, сгинуло без следа!
— Но может быть, вы его проспали…
— Все не могли проспать, — резонно возражает она.
И тут я вдруг прозрела и все поняла. Только мне показалось, что дошла я до этого прозрения не своим умом, а по подсказке кого-то свыше. Мне больше не надо было ломать голову над их проблемами, я точно знала, что тут произошло.
Да, у этих безбожников действительно изъяли целый день, но они не сошли от этого с ума, не смирились и даже не испугались тех высших сил, которые таким образом заявили о себе. Нет, они ни во что не поверили и не почувствовали ничего, кроме слепого гнева и злобной ярости. Они бесновались тут, на площади, и, потрясая кулаками, требовали свой законный день. Они не поняли знамения — они давно забыли о предопределении. Они не подозревали, что это начало конца, того самого конца света, который был обещан им без малого две тысячи лет тому назад.
Казалось, я одна тут могу все понимать, и я тут же оказываюсь на трибуне и кричу в оголтелую толпу гневные упреки и пророчества. И откуда только берутся слова! Но я знаю, что это не мои слова, а некто свыше говорит моими устами.
— Жалкое, озверелое стадо! Вы давно сбились с истинного пути, давно проиграли и растранжирили свою ничтожную жизнь. Уже поздно взывать к справедливости, и помощи требовать не от кого. Вам был дан шанс на спасение, но вы не использовали его. Молитесь! Наступил конец света! Пробил ваш смертный час! Молитесь, пока не поздно!
Но силы мои вдруг иссякают, голос слабеет, слова вянут и теряют смысл. Я еще говорю о любви к ближнему, но это лишь пустой звук — использованное, затасканное, мертвое слово, — косноязычное, беспомощное бормотание. Я в смятении умолкаю и молчу вместе со всеми, тревожно прислушиваясь к тишине. Я вижу, как люди открывают рот, но не могут издать ни звука. Они ловят пустым ртом воздух и в ужасе глядят в небо.
И тут меня опять посещает откровение, и я постигаю промысел Божий. Только что у меня на глазах наступила вторая стадия конца света — у людей было отнято слово. И все слова, которыми они злоупотребляли всю жизнь — изношенные, затасканные до неприличия, — теперь у них отняты.
Внезапно меркнет свет, площадь погружается во мрак. В густых сумерках я вижу, как люди покидают ее. Тихо и покорно, с опущенными лицами они бредут куда-то во тьму. Я знаю, что они уходят умирать. Измученное сознание гаснет — я проваливаюсь в небытие…
Не знаю, сколько прошло времени: секунда или эпоха, но вдруг пахнуло тропическим жаром, перегноем и грозой. Площадь исчезла — передо мной открылся туманный безбрежный простор. Он весь дышал, вздыхал и шевелился, будто силясь проснуться. Оранжевый диск солнца таял в туманном мареве на горизонте, как потухающий светильник, изредка взрываясь огненными шарами. Пахло озоном. Хилая растительность у меня под ногами на глазах завяла, тут же превращаясь в перегной, в рыхлую плодородную почву, на которой уже ничего не произрастало. Земля под ногами тихо шевелилась, постепенно выравнивалась сама собой. Она еще дышала какое-то время, но потом замерла в полной глухой тишине.
Я стояла в центре безбрежной неподвижной равнины. Сумрачный теплый туман клубился вокруг меня…
Вдруг земля передо мной приподнялась и зашевелилась. Возник бугорок, который на глазах превращался в холм, из недр которого на поверхность явно пробивалось какое-то громадное тело, блестящий чешуйчатый снаряд, который медленно расщеплялся на конце, и оттуда вылезало нечто живое… Вот оно сделало усилие и обратилось в громадную голову ископаемого чудовища… Медленно открывались стеклянные створки глаз, и длинные усы распрямлялись, как локаторы. Вслед за головой появилось членистоногое туловище. Оно все дрожало от внутреннего напряжения, и какая-то черная мантия клубилась вокруг него.