Пламенный клинок
Шрифт:
«Я буду о тебе заботиться», — сказал Арен; но Кейд не хотел такой заботы. Он устал от бесконечных подбадриваний со стороны друга; его злило, с каким упрямством тот стремится в будущее, таща за собой Кейда. Каждый подарок Арена был маленьким воздаянием, одним из камешков, призванных засыпать бездонную яму его вины. Напоминанием, что они уже не те неразлучные друзья, которые носились как угорелые по каменным закоулкам Шол-Пойнта, сражались с драккенами и ограми, штурмовали воображаемые крепости и заигрывали с местными девчонками.
Кейд смутно ощущал, что стал для друга искуплением. Арен жаждал его спасти. Но отсюда пути не было, и Кейд это понимал.
По знаку Хассана спустили псов, и молитвы Деггана превратились в вопли. Кейд наблюдал, как зверюги делают свое дело, но все это
После казни пришло время завтрака. Никто из узников не собирался отказываться от еды даже после увиденного.
Они выстроились четырьмя рядами во дворе и гуськом двинулись в сторону поварни, где на длинном столе были расставлены чаны с похлебкой и корзины с хлебом. Когда время или пища заканчивались, узников отправляли на рудник. Казнь чересчур затянулась, а кроданцы ревностно следовали распорядку, поэтому узники подталкивали и понукали стоявших впереди, чтобы те поторапливались. Когда раздастся следующий удар колокола, те, кто не успеет получить свою долю, останутся голодными. Во время завтрака имело смысл влезть поближе к началу очереди.
У Арена крутило все нутро, и не только от голода. Он клокотал от гнева. Хотя кости ломило от усталости, ночью он почти не спал — слишком злился. Ему хотелось дать выход раздражению, но случая не представилось, и злоба клокотала внутри, распаляя мысли.
Кейд сделал ему слишком больно. Арен и не думал, что слова способны так уязвить. Друзья и раньше обменивались колкостями, но в последней фразе Кейда было столько яда, что она разъедала душу. Арена будто предали.
Отец погиб, любовь к Соре оказалась мнимой. У него оставался лишь. Кейд, которому хватило отваги пойти против Железной Длани, защищая друга. То была бескорыстная преданность — качество, обладать которым мечтал сам Арен; самопожертвование, о котором слагают легенды. Самый геройский поступок, который только можно представить. Арен надеялся так или иначе отплатить Кейду, поддержать друга в это страшное время, стать для него опорой, когда потребуется. Но Кейд его отверг.
Когда подошла очередь Арена, оказалось, что обслуживает его Таг. Поваренок оделил юношу кривой ухмылкой, щедрой порцией похлебки и ломтем хлеба, одним из самых больших. Стало быть, сигары ему понравились. Возможно, так он выражал благодарность или же извинялся за обман с сырными рулетиками.
Узник, стоявший следом за Ареном, ткнул его в спину, поэтому, взяв свою миску и ломоть хлеба, он поспешил прочь со двора. Завтракать на открытом воздухе было бы опрометчиво, ведь еду мог отнять кто-нибудь поздоровее, а у Арена этим утром хватало забот и помимо голода. Оставшиеся сигары по-прежнему лежали в кармане фуфайки. Ночью не нашлось времени их перепрятать, а ведь только глупцы хранят заначку в бараке, который обшаривают и стражники, и нечистые на руку узники. Таскать сигары с собой было опасно, ведь если его поймают с ними, то нещадно побьют. Стало быть, надо укрыть их в надежном тайнике, да побыстрее.
На примете у него имелось нужное местечко: углубление от выпавшего кирпича в фундаменте мастерской. Арен случайно обнаружил его несколько дней назад; оно кишело пауками и давно никем не использовалось. Того, кто соорудил тайник, вероятно, уже не было в живых. Арен намеревался спрятать сигары туда перед завтраком, но из-за казни Деггана все сорвалось.
Южные ворота были открыты, и через мост в лагерь следовали несколько запряженных лошадьми повозок, сопровождаемых парой десятков пеших оссианских крестьян. То были уборщики, слуги и почтовые посыльные, столяры и мясники, и все они направлялись на стражническую половину, где в относительном довольстве жили кроданцы. По пути заключенные миновали еще висевшую на столбе кровавую груду растерзанной плоти, которая когда-то была Дегганом. Немногие отважились взглянуть на нее, но и те быстро отвели взгляд.
Покидая двор, Арен заметил Рафу, стоявшего у ворот, где досматривали повозки. Пирату не было нужды выстаивать очередь за завтраком: у него имелись иные источники пищи, притом гораздо лучшей. Арен внимательно наблюдал, как повозка приблизилась к воротам, и Рафа переглянулся с кроданским стражником, несшим дежурство. Стражник бегло досмотрел повозку и пропустил ее внутрь. Возница, явно замешанный в игре, проехал мимо, не удостоив взглядом ни стражника, ни пирата.
Ходили слухи, будто на воле у Рафы осталась уйма денег, еще с прежних времен: однажды он якобы захватил галеон под флагом Барической лиги, битком набитый золотом, которого хватило бы сделать богачами десятерых. Теперь дружки Рафы кое-кому давали на лапу, а сам он тайком получал поблажки и сманил на свою сторону нескольких стражников. Если другой узник хотел что-нибудь раздобыть, на помощь приходил Рафа. За определенную плату.
Арен нахмурился при мысли о происшествии, свидетелем которому только что стал. Оссиане считались по природе безвольными, склонными к продажности и непригодными для ответственных должностей. Кроданцы же вели строгий учет, наказывали за злоупотребления и прибегали к механизмам сдержек и противовесов, стремясь обеспечить честность чиновников. И все же именно кроданские стражники за мзду закрывали глаза на явную контрабанду. Возможно, их порядки были не столь уж безупречны.
Эта мысль показалась Арену кощунственной. По поступкам нескольких низменных людишек нельзя судить обо всей империи. Такие сомнения — происки Мстительницы, врагини Вышнего, вестницы хаоса.
«Кроданцы отняли у тебя все, а ты по-прежнему души в них не чаешь».
Ему вспомнилось озлобленное лицо Кейда, когда тот лежал в темноте на койке и цедил обидные слова. «Души в них не чаешь». Да, Арен восхищался кроданцами. Он не мог так легко переменить мировосприятие. Он вырос в окружении кроданцев, говорил на их языке, учил их историю. Некоторые из них, вроде нянюшки Альсы и Соры, были ему очень дороги. Оссиане жили в порабощенной стране; такова действительность. Но лучше Арен свыкнется с ней, чем застрянет в прошлом, блуждая среди заброшенных развалин и цепляясь за древние обычаи и устаревшие понятия. Оссия уже не та, что была во времена их дедов. Воплощения ослабли и порядок пришел на смену хаосу. Арен не понимал, зачем отвергать прилежание, дисциплину и знания лишь потому, что их насаждают чужеземцы. Это напоминает судорожные отбрыкивания невежды, боящегося перемен.
Если послушать Кейда, для ненависти достаточно того, что кроданцы убили Рэндилла. Но Арен не мог с этим согласиться. Да, отца заколол кроданец, но у него не оставалось выбора. Ведь Рэндилл первым напал на солдат.
«Почему ты сопротивлялся, отец? Почему просто не покорился? Судья признал бы тебя невиновным. И ничего не случилось бы».
Нет. Ничего не случилось бы, если бы он сам прислушался к предупреждению Харальда и оставил Сору в покое.
Арен стряхнул с себя задумчивость. Рассуждать некогда. Если он поторопится, то успеет припрятать сигары и съесть завтрак, прежде чем колокол возвестит узникам, что пора отправляться на рудник. С миской стынущей похлебки в одной руке и ломтем хлеба в другой он поспешил в сторону мастерской. От щедрот Тага миска была наполнена почти до ободка, и Арену пришлось сосредоточиться, чтобы не расплескать похлебку, поэтому он не заметил, как наперерез ему из-за барака вышел человек. Два тела столкнулись, руки и ноги на мгновение сплелись, и Арен шлепнулся на спину. Миски перевернулась, хлеб упал в грязь. Узник, в которого врезался юноша, едва шелохнулся. Сердце у Арена упало, когда он увидел, кто перед ним.
— Граб тебя искал, — сказал тот.
Был он коренастый и нескладный, с крупным приплюснутым носом, широким лбом и угрюмой разбойничьей мордой. Татуировки расползались по бритому черепу и левой половине лица вниз по шее до самой груди, а также покрывали левую руку до кончиков пальцев. Арен мог только догадываться, сколько чернил на них изведено. То была работа настоящего мастера, затейливое переплетение чужеземных иероглифов и стилизованных картинок, выписанных до мельчайших подробностей и струящихся по коже извилистыми потоками. Единственным чужеродным пятном была черная дуга, тянущаяся от щеки до щеки через нижние веки и переносицу. Аляповатая и неряшливая, она настолько не вязалась с художествами на левой половине лица, словно ее добавила другая рука.