Пламенный клинок
Шрифт:
— Иными словами, нам нельзя доверять.
Арен нахмурился. Ему не нравилось, когда Кейд заводил подобные речи. Они отдавали крамолой, и это внушало Арену тревогу. Ведь если не доносишь о крамоле, значит, сам к ней причастен.
— Идем, — сказал он и зашагал по тропинке. Кейд спрятал нож, хлопнул себя по ляжкам, слез с межевого камня и направился следом.
В преддверии вечера городская площадь заполнялась народом. Семьи собирались вместе за столами под открытым небом, все кругом улыбались, обменивались приветствиями, объятиями и поцелуями, похлопывали друг друга по спине. Зажигались фонарики, споря с наступающими сумерками, а прохладный ветерок разгонял дневную жару. С крыш свешивались гирлянды флажков и связки «черного зелья»; по мостовой, гоняясь друг за другом, сновала детвора в жутких масках, а сидевшие на лавках старики глазели на толпу, курили трубки и потягивали пиво из высоких кружек.
В воздухе витало праздничное воодушевление, и недаром: рыбаки заметили на Габберовой отмели выпрыгивающих из воды панцирных китов. Близился призрачный прилив, и вечером начинались торжества.
— В город прибывают бродячие лицедеи! — воскликнул Кейд. Он изучал доску, на которой вывешивались городские объявления.
— А? — Арен слушал вполуха, прочесывая взглядом толпу в слабой надежде увидеть Сору. Как обычно, за столами собрались одни оссиане. Его соплеменники любили многолюдные и шумные трапезы. Почтенные кроданские семейства вкушали пищу дома, где можно вести разговор, не перекрикивая друг друга.
— Лицедеи! — повторил Кейд. Он сосредоточенно прищурился и принялся читать, беззвучно шевеля губами. — Покажут «Подд и горшок изобилия»!
Арен снисходительно усмехнулся.
— Видимо, далеко не «Брекен и Калихорн»?
— Не знаю. Что еще за «Бредень и Кали-что-то»?
— Прославленное творение Ринтера о двух враждующих братьях, — пояснил Арен, но взамен получил лишь бессмысленный взгляд. — Ринтер. Лучший кроданский драматург. — Кейд упорно не понимал, о чем речь, и наконец Арен сдался: — Он же настоящая знаменитость.
— Видно, не такая уж знаменитость, — проворчал Кейд. И вдруг заметил за спиной у Арена знакомые лица. — А вон Мия и Астра.
Ребята перешли через площадь. Мия прислонилась к невысокой каменной стене и лениво обозревала празднество; ее невозмутимое лицо обрамляли темные кудряшки. Астра сидела на стене, заправив за ухо длинные прямые волосы, и водила угольком по деревянной дощечке.
— Васпис свидетель, это же Арен и Кейд, — промолвила Мия, завидев их. Она никогда не упускала возможности воззвать к Недовольному; из всех Девяти Воплощений он был ее излюбленным богом. Впрочем, Арен считал, что она просто пытается произвести впечатление. — Дарра был уверен, что вас уже сожрали. Всё гоняетесь за варгиней?
— Солнечный удар угрожал нам похлеще любой варгини, — пошутил Кейд.
— Ну, дайте знать, когда отыщете зверюгу. Астре не терпится ее зарисовать.
Услышав свое имя, Астра подняла взгляд и только тогда заметила ребят. Она была последней страстью Кейда, который имел привычку влюбляться направо и налево. Арен сразу понимал, когда приятеля настигал очередной приступ: при встрече с предметом своих воздыханий тот улыбался шире обычного, а это, увы, придавало ему простецкий вид.
— Что рисуешь? — спросил Кейд.
Астра показала ему дощечку. С краю была пришпилена огромная стрекоза, а рядом красовалось ее изображение углем.
— Просто отлично, — сказал Кейд и ухмыльнулся еще шире, приобретя вид уже не простецкий, а почти придурковатый.
— Собираешься посмотреть сегодня на призрачный прилив? — спросила Мия у Арена.
— Даже Истязатели меня не остановят, — заявил тот.
— Правда? Говорят, папенька не особо склонен выпускать тебя из дому после заката.
— Кто говорит? — возмутился Арен, словно услыхал нелепую выдумку, а не постыдную правду.
— Да все подряд, — пожала плечами Мия.
— Ну это враки. Я приду. Не сомневайся, — заверил ее Арен. Он и впрямь собирался на праздник — при условии, что удастся проскользнуть мимо слуг. Но на этот счет у него уже был план.
Мия повернулась к Кейду:
— Ты тоже пойдешь?
— Вряд ли, — ответил тот с напускным безразличием. — Завтра нужно встать пораньше, чтобы помочь в мастерской. — Он посмотрел на Арена и отвел взгляд, и юноша почувствовал укор совести. Кейд очень хотел пойти вместе с ним, но теперь, скорее всего, останется киснуть дома. Однако бывают дела, в которых не может участвовать даже лучший друг.
Они попрощались с девчонками и покинули площадь. Арен выбрал не самую прямую дорогу, с намерением пройти мимо храма, который стоял через несколько улиц, возвышаясь над крышами Шол-Пойнта. Если повезет, Арен успеет застать вечернюю службу.
— Мне надо вернуться к ужину, — запротестовал Кейд, догадавшись, куда они направляются.
— Мы ненадолго. Только мимо пройдем.
— Ты никогда мимо не проходишь.
Они вышли на небольшую мощеную площадь перед храмом. Арен замедлил шаг, остановился и принялся разглядывать фасад. Сколько бы он ни смотрел на это величественное строение, благоговение не иссякало. Строгие торжественные линии, выразительные геометрические формы и безупречная симметрия говорили о могуществе, порядке и дисциплине. Это здание принадлежало совсем иному миру, нежели окружающие его узкие, извилистые улочки, мощенные песчаником, и беспорядочно теснящиеся дома, отделанные растрескавшейся от зноя и соленого ветра штукатуркой. Раньше на этом месте стоял старый храм Девятерых, но его снесли, когда Арен был еще маленький.
Как у всех кроданских храмов, у этого было два входа: они символизировали два пути, по которым нисходит свет Вышнего. В нише над каждым входом возвышалось изваяние. Одно изображало юношу в мантии, с благостным лицом, с раскрытой книгой в руке. Второе — воина в доспехах; он бесстрашно обозревал площадь, опершись ладонями на рукоять меча, чье острие покоилось между ступней. Ученый Томас и отважный Товен, Слово и Меч, земные поборники Вышнего.
— Это уже называется не «мимо пройдем», а «остановимся и поглазеем», — проворчал Кейд.
Арен не обратил на него внимания. Как он и рассчитывал, священники еще пели. Их голоса волной плыли по всей площади, рождая глубокие отзвуки, сплетая сеть гармоний, сложных и таинственных. Высокие ноты взмывали над городом, словно чайки на ветру, басы рокотали, и мелодия ширилась, заполняя собой все небо. Музыка поражала своей безукоризненной стройностью, и Арен с восторгом отдался во власть ее чар.
В Оссии не было подобных песнопений. Лишь несколько выдающихся произведений пережили гибель Второй империи, но теперь и они считались устаревшими и редко исполнялись. Соплеменники Арена больше любили народные песни, звучавшие в тавернах и у бивачных костров, — то непристойные, то мечтательно-грустные, но всегда задушевные и искренние. Да и сам юноша не отрицал, что они несут в себе некую первобытную мощь и после нескольких стаканчиков эля пронимают его до глубины души, заставляя тосковать по временам, когда он еще на свет не появился. Однако в сравнении с кроданскими симфониями эти простенькие мотивы казались детским лепетом.