Пламя Магдебурга
Шрифт:
На пустой, размытой дождем дороге осталась лежать брошенная Маркусом аркебуза, рядом с которой валялся черный, с переломленными белыми перьями рейтарский шлем.
Маркус медленно поднялся, стряхивая с одежды прилипшие листья. Рядом, опустив головы, стояли Петер и Цинх, остальные топтались неподалеку. С холма, широко расставляя ноги, неторопливо спускался Чеснок.
– Что вы стоите, скоты! – крикнул Маркус; ярость душила его. – Помогите ему, может быть, он еще жив!
Цинх подбежал к лежащему на земле Альфреду.
– Он умер, – пробормотал Цинх.
– Что?!
– Умер, говорю, – еще тише ответил Цинх, стаскивая с головы шапку.
Маркус застыл на месте, сжимая и разжимая кулаки. Его глаза расширились, и он еле сдерживал себя, чтобы не закричать.
– Унесите его с дороги, – произнес он наконец. – А ты, – повернулся он к Чесноку, – вместе с Вилли обыщи солдат. Если ранены – добей, не тяни.
Затем они с Цинхом подхватили мертвое тело и поволокли его вверх по склону холма. Петер, подобрав с земли аркебузу Эшера, двинулся вслед за ними. Его грубые башмаки мерно чавкали по липкой грязи.
Полчаса спустя они сидели в шалаше, сквозь прутья которого по-прежнему заливал дождь. Никто не следил за дорогой; все молчали, повесив головы, не зная, о чем говорить. Альфред лежал у входа, накрытый плащом, из-под которого торчала его перепачканная землей рука.
С рейтарами было все кончено, об этом уже не стоило беспокоиться. Раздетые, в одних рубашках тела они сбросили в яму. Дождь не позволял их сжечь – ничего, сожгут после, а пока достаточно лишь прикрыть их еловыми ветками. Раненой лошади – она лежала на боку, хрипела, и не могла встать – Чеснок перерезал горло, и они всемером оттащили ее наверх. Вторая лошадь была невредима и покорно пошла за своими новыми хозяевами.
Что было при себе у рейтаров? Кроме доспехов, оружия, седел и лошадиной сбруи, они нашли позолоченные нательные кресты, молитвенник и пару кругов кровяной колбасы в холщовой дорожной сумке.
С делом покончено. Теперь им нужно решить, как быть дальше.
Маркус сидел, держа пальцами ровный бумажный прямоугольник с красной нашлепкой печати. Это было письмо, они нашли его на груди одного из мертвых рейтаров. Впрочем, сейчас это письмо не занимало Маркуса, и он только рассеянно вертел его в руках.
– Вы не послушали меня, – глухо произнес он, ни на кого не глядя. – Не послушали, и вот к чему это привело…
Никто не ответил ему, не возразил. Все сидели, понурившись.
– Вина за смерть Альфреда лежит на мне, – продолжал Маркус, – мне и отвечать перед Советом. Что касается засад, которые мы здесь устраивали, – ничего этого больше не будет. Я не хочу, чтобы погиб кто-то еще из нас.
– Постой, Маркус, – подался вперед Гюнтер Цинх. – Ведь мы можем принести городу пользу. Зачем же отказываться от этого?
– И я думаю, – переглянувшись с Гюнтером, кашлянул Чеснок. – Всем нам чертовски жаль Альфреда, но упускать…
– Тебе не жаль, – оборвал его Маркус, и судорога пробежала по его блестящему от дождевых капель лицу. – Тебе не понять этого, ты не способен понять.
Но Чеснок не сдавался:
– Ты сам говорил: если не станем щадить солдат, то не будет никакого риска, никто не погибнет. Мы тебя не послушали – что ж, были ослами. Но все еще можно исправить.
– Люди ждут, когда мы принесем им зерно и мясо, – убирая со лба намокшую прядь, сказал Петер Штальбе. – Рассчитывают на нас.
Снова наступило молчание. Было слышно только, как шелестит дождь и скрипят на ветру озябшие стволы деревьев.
– Итак, – произнес наконец Маркус, не глядя ни на кого, – вы хотите, чтобы все оставалось, как прежде.
Сидящие в шалаше нестройно закивали, забормотали что-то.
– И вы согласны, что больше мы не будем беречь чужую кровь и будем убивать тогда, когда это необходимо.
Снова закивали головы, потонули в дождевом шелесте скомканные слова.
– Тогда вы должны пообещать, – пообещать, клятвы здесь ни к чему, – что отныне, с этого самого момента, будете безоговорочно слушать меня во всем. Щадить тех, кого я велю пощадить. Убивать тех, на кого я укажу пальцем. Делать то, что приказано. Без сомнений, без жалости, без отговорок.
Он замолчал на секунду.
– Запомните, запомните хорошо: мы смотрим в лицо смерти, своей и чужой. Здесь нельзя быть растерянным, нельзя быть беспечным. Альфред мог бы жить, если бы в свое время я настоял на своем. Он мог бы жить, если бы Гюнтер загодя проверил замок своей аркебузы. Мог бы жить, если бы Петер не упал в грязь. Он мог бы жить, если бы мы не колебались и не раздумывали перед тем, как нажать на курок.
Маркус поднялся со своего места, вышел из шалаша прочь. Остальные последовали за ним.
– Сейчас мы отправляемся в город. Но прежде – приготовьте носилки, чтобы нести Альфреда. И разделайте лошадь; мы не можем оставлять ее здесь.
– Что мы скажем его отцу? – тихо спросил Гюнтер Цинх.
– Скажем правду. Альфред храбро бился и погиб. Мы отомстим за его смерть. – Маркус скрестил на груди руки. – А сейчас – довольно разговоров, приступайте к делу.
Когда они вернулись в Кленхейм, был уже поздний вечер. Людей на улицах почти не было, закатное солнце бронзой отсвечивало в окнах домов. Тянуло сыростью от ручья, позади, за пределами города, сонно вздыхал кажущийся темно-голубым лес.
Они молча прошли через Малую площадь и свернули на улицу Свечных Мастеров, где находился дом Фридриха Эшера.
– Господин Фридрих, отворите! Отворите, господин Фридрих! – забарабанил в дверь Маркус.
Внутри кто-то закашлялся, послышались шаркающие стариковские шаги. Дверь открылась, и на пороге появился хозяин дома – седой, с морщинистым брюзгливым лицом и косматыми бровями. Из-за его спины испуганно выглядывала жена, сжимавшая в руке подсвечник с маленькой оплывшей свечой.
– Чего надо? – выпятив нижнюю губу, гаркнул старик. – Ночь скоро, а вы все шляетесь. Альфред вернется, вот он вам накостыляет, чертовы дармоеды!