Пламя Магдебурга
Шрифт:
Он продолжал что-то невнятно бормотать, но Маркус уже не слушал его.
«Жалкий, раздавленный червь, – думал он, с презрением глядя на ползающего перед ним на коленях человека. – Вряд ли он способен причинить кому-либо вред. И все же он якшается с этими, кормится от их милостей, прислуживает им. Так чем же он лучше? Почему мы должны быть к нему снисходительны? Нельзя проявлять слабость, мы не имеем на это права».
– Конрад, Альф, – скомандовал он. – Берите мешок и лошадь и отправляйтесь наверх. А ты, – обратился он к Шварцеру, – можешь идти. Дорога
Он повернулся и пошел прочь. Шварцер обреченно смотрел на его удаляющуюся спину, а затем вдруг медленно осел на землю, скорчился и тихо заплакал.
Глава 4
– Пора тебе вылезать из своей норы, Карл, – были первые слова Хойзингера, когда он переступил порог дома Хоффманов. – Ты же, в конце концов, бургомистр, а не отшельник. Выходи на свет божий, иначе, чего доброго, мхом зарастешь.
Сегодня казначей пребывал в добром расположении духа и даже улыбался, что случалось с ним весьма и весьма нечасто.
– Добрый день, господин Хойзингер, – почтительно приветствовала его Грета Хоффман.
– И тебе доброго дня, Грета, – отозвался казначей. – Я смотрю, ты стала еще красивей, чем прежде.
Девушка опустила взгляд.
Казначей тем временем по-хозяйски плюхнулся в стоящее у камина кресло, заложил ногу за ногу, пригладил торчащие рыжие усы.
– Зачем ты пришел? – спросил его Хоффман. – Я не приглашал тебя.
– Бургомистр должен заниматься проблемами города, а не хоронить себя заживо, – последовал ответ. – Я хочу, чтобы ты вернулся к делам.
– А я хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Это ребячество, Карл.
– Изберите нового бургомистра. Кого угодно, мне все равно. Я отказываюсь от своего места.
Хойзингер покачал головой:
– Нам некого избрать, Карл, и ты не хуже меня знаешь об этом. Якоб Эрлих мертв. Курт Грёневальд слишком занят своими домашними делами; ему куда больше нравится нянчить внуков, чем вникать в наши дрязги. Кто еще остается? Эшер? Траубе? Хагендорф? Пойми, Карл: если ты уйдешь из Совета сейчас, власть в городе перейдет к Маркусу и его людям. И Кленхейм обратится в ничто.
– Маркус – мой будущий зять.
– И это весьма прискорбно! Лично мне не хотелось бы выдавать дочь за человека, подкарауливающего людей на большой дороге. Впрочем, кто знает, может быть, со временем молодой Эрлих все же одумается и бросит эту затею? Их семейству всегда было свойственно ослиное упрямство и нежелание уступать. Но, когда надо, они умели прислушаться и к голосу разума.
– Ты сидишь в моем кресле, – сказал бургомистр, подходя к гостю вплотную и глядя на него сверху вниз. – Встань, прошу тебя. И не втягивай меня в эти бесполезные разговоры.
– Твое кресло вскоре может занять Маркус Эрлих, именно об этом тебе бы следовало беспокоиться. Ты знаешь, что к его отряду присоединилось еще пять человек? Сказать тебе, кто они? Молчишь… Но я все равно скажу. Первый – недоумок Штальбе. Хотя чего еще было ожидать от такого? Мать не пускала его, но он таки сумел ее уговорить. Четверо других – Каспар Шлейс, Клаус Майнау и двое сыновей Грёневальда. Чувствуешь, как дело повернулось? Прежде я думал, что никто из здравомыслящих людей в нашем городе не отпустит своих сыновей вместе с молодым Эрлихом. Да только твой будущий зятек всем сумел задурить головы.
– Если Грёневальд отпустил с Маркусом своих сыновей, это его дело, а не мое, – равнодушно ответил Хоффман.
Видя, что казначей не собирается уступить ему кресло, он пододвинул себе стоящий поблизости стул.
– Знаешь, – сказал он, – в тот день я не сразу узнал, что случилось с Магдой… Никто мне не говорил. Маркус был первым, кому хватило смелости.
– Это ведь он застрелил того бородача?
– Да, он. Они заметили его совсем случайно, недалеко от моего дома. Не думали, что он побежит на север, рассчитывали перехватить его у ворот. Маркус не сумел спасти Магду. Но я благодарен ему хотя бы за то, что он прострелил этому ублюдку голову, не дал ему выбраться из Кленхейма живым.
– Это ничего не меняет. Мы не можем отдавать ему власть. Ты должен вмешаться, Карл.
– Чего ты от меня хочешь?! Я не знаю, как нам всем следует поступать. Не знаю! Отправляйся к отцу Виммару, пусть он прочтет тебе пару строк из своего засаленного Евангелия. Может, это тебя успокоит. А сейчас прошу тебя, Стефан, оставь меня одного. Ради бога, оставь…
Хойзингер смотрел на него, слегка постукивая сухими пальцами по подлокотнику кресла.
– Я уже разговаривал с пастором, – сказал он.
– И что он ответил? – спросил бургомистр вяло.
– Ровным счетом ничего. Стал отводить глаза в сторону, бубнить что-то о милосердии и соблюдении заповедей – все как всегда. Ты же знаешь, священники не любят отвечать на вопросы прямо.
– Пусть так. Меня это не касается.
– Думаешь, тебе одному тяжело сейчас?! – зло прищурился казначей. – В тот день погибла не только твоя жена, Карл. У Лимбаха убили сына, Гейнц Нойманн потерял младшего брата, у Хоссеров сгорел дом. Две дюжины человек, убитых и раненых, – неужели ты не можешь хоть на секунду задуматься и об их судьбе тоже?
Но бургомистр только покачал головой:
– Я не могу ничего сделать. Я не хочу ничего делать. Уходи.
Поняв, что продолжать разговор бессмысленно, казначей поднялся с кресла и направился к двери.
– Напряги свою память, Карл, и вспомни, почему тебя избрали бургомистром, – не оборачиваясь, сказал он. – Тогда, двадцать лет назад, после смерти Йорга Грёневальда. Были люди, которые подходили на это место ничуть не хуже, чем ты. Припоминаешь? Цех хотел, чтобы новым бургомистром сделался Ганс Траубе, тогдашний их старшина, а семьи Майнау и Эшер выдвигали вперед Макса Хагендорфа. Но никто из них не мог набрать положенного числа голосов. Тогда Курт Грёневальд предложил избрать бургомистром тебя. И это устроило всех! Знаешь, почему так случилось? Никто не боялся тебя, все верили в твою честность. Цеховым мастерам не нужно было опасаться, что ты урежешь их привилегии, тогда как все остальные знали, что ты не дашь свечникам больше, чем у них уже есть. Люди знали, что в любой ситуации ты всегда сможешь отыскать золотую середину. Все эти двадцать лет ты был хорошим бургомистром для Кленхейма, Карл. Будь им и сейчас.