Пламя Магдебурга
Шрифт:
– Глупая басня, – нахмурился Альфред Эшер. – Какой во всем этом смысл?
– А я тебе скажу какой, – ответил за Вильгельма Чеснок. – На иную девку посмотришь – вроде ничего в ней и нет, постная и занудливая. Губы подожмет, глаза вниз… Но если сумеешь найти подход – тут уж она форменная волчица! Обхватит тебя и руками и ногами, и пока не дашь ей, чего хочет, загрызет, а не выпустит!
И он громко, во все горло захохотал, довольный шуткой.
Глядя на него, усмехнулся и Крёнер:
– Точно, такое бывает. Да и мать за свое дитя тоже сделается не хуже волчицы.
Эшер откинул со лба слипшиеся от пота волосы, пригладил рукой.
– Сказки, – холодно
– Все-таки не пойму, – сказал Чеснок, почесывая затылок. – Чего ты, Альф, так за колдунов и прочую нечисть вступаешься? Уже вроде все согласны, все верят, и по всему христианскому миру жгут их почем зря – и у нас, и у реформатов, и у папистов. А ты один – против. – Он усмехнулся, скособочил вверх толстую, ленивую губу. – По совести скажи, Альф, может, ты не просто так защищаешь их? Я слышал, твоя сестра частенько в лес ходит, травы собирает… Что она с ними делает? Может, зелье какое варит по ночам?
Худое лицо Эшера исказилось, он дернулся вперед, чтобы ударить Месснера, но тот перехватил его запястье и слегка вывернул в сторону.
– Да-а, тут дело нечисто, – как будто в задумчивости протянул он, глядя в глаза юноше. – Чего бы тебе так кипятиться?
– Заткнись, ты! – Голос Альфреда дрожал от ярости. – Скажешь еще слово про Катарину…
Чеснок осклабился:
– Скажу, будь уверен. Кулачок у тебя маловат, таким мне рот не заткнешь – провалится.
– Хватит, – сказал Вильгельм Крёнер, положив широкую ладонь ему на плечо. – Маркус сейчас вернется.
При упоминании Маркуса Чеснок поскучнел лицом и отпустил руку Эшера. Якоб Крёнер растерянно посмотрел на брата, но тот лишь безучастно перекатывал травинку во рту.
Солнце плыло по небу накаленной монетой; внизу, на откосе, над бледно-розовыми цветками клевера жужжал шмель. Сухо шелестела трава, вздыхали от прикосновения слабого ветра кроны деревьев. Жаркий летний день застыл, словно боялся пошевелиться.
Маркус лежал на земле, положив сбоку от себя длинный охотничий нож. Аркебузу он оставил в шалаше – здесь, на наблюдательном посту, она ни к чему.
От жара, от пыльного, застывшего однообразия пустой дороги его клонило в дрему, и время от времени он с силой проводил ладонью по лицу. Нельзя ослаблять внимание. Это сонное спокойствие обманчиво, все может измениться в одну секунду. И тогда время будет дорого.
Два часа назад они впервые увидели тех, с кем им предстоит иметь дело, впервые увидели своих врагов.
Это был крупный отряд: несколько сотен людей, пара десятков фургонов. Когда первые всадники появились из-за поворота дороги, Маркус приказал всем занять позиции и приготовиться. Но вслед за всадниками появились еще и еще, дальше потянулись телеги, рядом с которыми, держась за борта, шли солдаты с закинутыми на плечо пиками и мушкетами, а следом за ними опять верховые, и так без конца. Сколько же их здесь! Отряд вытягивался по дороге, как длинная, мохнатая гусеница – уродливая, опасная тварь с сотнями ног, обутых в грубые башмаки, ощетинившаяся острыми, стальными шипами, в любую секунду готовая изрыгнуть из себя опаляющий свинцовый яд. Тварь была слишком сильна для них, и они смотрели на нее как завороженные, смотрели, как она медленно, устало проползает мимо, приминая проросшую на дороге траву.
Вначале Маркус хотел дать приказ отойти назад, но затем передумал. Следует понаблюдать за своим врагом, это может оказаться полезным.
Он смотрел на лица солдат, пытаясь разглядеть в них что-то звериное, увидеть ту самую сатанинскую печать, о которой говорил недавно Чеснок. Но ничего этого не было. По дороге шли усталые люди, с грязными, покрытыми пылью лицами, в стоптанных башмаках и латаных рубашках. Через плечо переброшены бандольеры с «апостолами», на боку болтаются шпаги и короткие мечи, широкие штаны надуваются над отворотами сапог. Красные, потные шеи, закатанные до локтей рукава, падающие на лоб сальные волосы.
Среди пеших господами едут рейтары – на высоких, упитанных жеребцах, в посеребренных кирасах, с мешками, притороченными к седлу. Один из рейтар держит в руке знамя – имперского орла с солнечными нимбами вокруг черных, хищно изогнутых голов.
Лошадиное фырканье, перемешанные, булькающие, будто в котле, голоса, клацанье железных пряжек, визгливый скрип тележных колес, шорох одежды, хруст придавленного чужой тяжестью гравия.
Вот еще дюжина всадников. Вслед за ними пара усталых лошадей тащит черную, жирно поблескивающую на солнце чугунную пушку. Вот офицеры в шляпах с белыми плюмажами и красными кушаками, обернутыми вокруг пояса. Драгуны со «свиными перьями», перекинутыми через седло… Говорят по-немецки и еще на десятке других языков. Господи, за что ты так наказал Германию? Со всех земель, со всех государств собрались сюда бродяги, охочие до чужого добра и чужой крови. Они встают под любые знамена, им все равно, на чьей стороне воевать. Они забыли Христа, для них нет разницы, кого отправлять на тот свет – католиков, лютеран, реформатов, евреев или цыган. Им нужно только одно – изо дня в день рвать на части несчастную, разоренную страну, отхватывать от нее сочащиеся кровью куски, жечь дома, выламывать кресты из святилищ, выжимать, изо всех сил сдавливая жадный кулак, выжимать, выжимать созданное чужими руками богатство, ссыпать его в свои дырявые карманы, пускать его на ветер в борделях и за игорным столом, вышвыривать в никуда.
Одним из фургонов правит возница с культей вместо левой руки. Глаза его прищурены, босые ноги свисают с края фургона. За поясом у него торчит рукоять пистолета, в ухе раскачивается золотая серьга. Следом идут несколько ландскнехтов с длинными пятифутовыми алебардами на плечах. У одного из них поперек лица расползается рваный шрам, у другого выбит глаз – оплыл вниз по щеке застывшими, розоватыми складками, – третий хромает на левую ногу. Сатана все же оставил на них свою мету, каждого наградил увечьем.
Осунувшиеся, испитые, загорелые лица. Тупые, равнодушные, усталые.
Вот барабанщик, который прямо на ходу пьет вино из оплетенной стеклянной бутыли. Вот сидящие на телеге мушкетеры, давящие на складках одежды вшей. Два фургона, в которых едут маркитанты и гулящие девки. Знаменосец с привешенной к поясу засушенной заячьей лапкой – талисман на удачу. Драгун, на шее которого позвякивает связка серебряных монет. И вслед за ними снова – рейтары, стрелки, рослый здоровяк, расположивший на своем квадратном плече тяжелый двуручный меч, конные, пехота, пехота, конные…
Убогая жизнь, убогие, забывшие самих себя люди…
И все же они – опасные противники. Вся их усталость, все их равнодушие улетучатся в один момент, едва лишь дойдет дело до схватки. Это их ремесло, и они знают его лучше любого другого. Вместе с запахами пота, винного перегара, железа, мочи и нечистой одежды от них волнами исходит запах угрозы, запах ненависти. Этот запах въелся в их кожу еще сильнее, чем запах порохового дыма. Следует быть осторожными…
– Ты это видел? – озадаченно спросил Вильгельм Крёнер, когда последний солдат скрылся за поворотом дороги. – С такой силищей никому не справиться.