Пламя моей души
Шрифт:
— Тебе отдельный шатёр поставят, — прежде чем выйти, сказал Гроздан. Подошёл и поймал пальцами Елицу за подбородок. — Но только помни, что меня ты в нём должна принимать, как только я захочу.
— А я хочу, чтобы теперь всё по-другому было, — ответила твёрдо, высвобождаясь. — Коль скоро стану твоей женой, то и хочу, чтобы вёл ты себя подобающе.
— Я подумаю, — хмыкнул княжич. — Крепко подумаю. Обещаю.
И нехорошо дрогнуло в животе, закрутилось узлом. Елица промолчала — и княжич, верно, принял её безмолвие за согласие. Едва покинул он укрытие, как зашли внутрь рабыни, одетые справно и чисто — видно, так их блюли, чтобы не брезговали ближники Гроздановы, а то и он сам, с ними на ложе устраиваться. Захлопотали кругом, повели куда-то. И скоро оставили в другом шатре, совсем новом, будто ни разу ещё его раньше на разворачивали. И ковры на земле тут лежали совсем не потёртые, чистые — шёл от них запах шерсти, густой, ещё не перебитый ничем. Похоже, давно жильё это походное Елицу дожидалось, явно не только что его поставили. Уж больно много уюта успели навести здесь, обо многом позаботиться.
Да только не успела ещё Елица и осмотреться толком, как наведался к ней Камян. Постоял он в стороне немного, наблюдая за тем, как ходит она по шатру неспешно, и за размышлениями не сразу удалось его заметить. А как увидела — вздрогнула невольно, пусть и не хотелось слабость лишнюю показывать.
— Вот и свиделись снова, княжна, — проговорил он хрипло. — Так уж выходит, что вдругорядь мне за тобой приглядывать придётся, покуда Гроздан не утвердился в Велеборске.
Елица уняла вспышку страха и омерзения от вида его, подошла размеренно, стараясь увереннее впечатывать шаги в мягкие ковры.
— Коль скоро нам бок о бок придётся находиться, — даже улыбнуться ему получилось, хоть и коротко, — может, пойдешь ты на уступки для меня? Вернёшь мне то, что я потеряла, но что мне очень дорого.
— С чего взяла ты, княжна, будто у меня это есть? — он и правда не понял будто бы.
— А вижу просто. Глазами своими.
Она опустила взгляд на пояс его, увешанный оружием, как гривна оберегами. И указала взмахом руки на нож приметный, да мало подходящий тому, чтобы у него оставаться. Камян догадался теперь, клинок вынул и, подбросив в ладони, ловко поймал за рукоять.
— Помню-помню. И правда ведь, забирал, да вернуть все недосуг было. Думается, ты снова меня им пырнуть захотела бы, — он указал остриём в лицо Елице. — А сейчас не станешь?
— Не стану, — она развела руками. — Теперь я по доброй воле здесь осталась.
— А я вот не верю тебе, — хмыкнул ватажник и нож снова за пояс себе убрал — по груди аж разочарованием полоснуло. — Такие птички, как ты, княжна, хоть и красивые, безобидные с виду, а глаза выклюют вмиг, коль зазеваться. Но я отдам тебе твою безделушку, которой только в зубах ковыряться. Коль ты моё условие выполнишь.
— Какое же? — Елица уж приготовилась услышать всё что угодно.
— Приласкаешь меня хорошенько, а Гроздану мы о том не скажем. Брать тебя не стану, перебьюсь. Да вы, бабы, и по-другому ублажить можете легко. Вышемилу ты спасла. Так, может, надо бы за неё выполнить, то, для чего я её забирал?
Он руку протянул плавно, но уверенно, и провёл пальцем большим по губам Елицы, надавливая, чуть размыкая их. Она отшатнулась, задыхаясь от ужаса, от негодования жгучего. От омерзения. Сглотнула прогорклую горечь, что заструилась по горлу от слов его паскудных и улыбки похабной. То ли и правда он считал, что может она на то согласиться, то ли посмеяться решил, поиздеваться и унизить лишний раз.
— Я подумаю, стоит ли нож того, — попыталась ответить она спокойно, а не броситься тут же выцарапывать ему глаза. Пусть и хотелось страшно.
Гроздан за то её слишком не наказал бы. А всем стало бы жить легче без мрази этой, которого только клинок по горлу исправит.
Ватажник хмыкнул громко, а на лице его отразилось удивление, граничащее даже с недоумением явным. Стало быть, не ожидал всё ж такого ответа уклончивого. Да пусть уж лучше так, может донимать будет меньше.
К счастью, скоро вернулись и рабыни, принесли, чем ложе застелить, рушники, чистые и большие, да ковши для умывания. За суетой их размеренной, привычной для них, и Елица сама забылась как будто, всё перемалывая в голове мысли о том, что дальше будет. О том, что ей сделать надобно. Как долго удастся ей время тянуть, чтобы добрались рати Чаяна и воевод велеборских сюда. Выходило не слишком радостно, да подступила к горлу самому другая опасность, хоть и не самая страшная, зато насущная. Справиться бы тоже.
Как скатилось Дажьбожье око к окоёму самому, разошлись женщины из шатра, будто кто их о том наперёд предупредил. Вот были тут, помогали ко сну собраться, разговорами досужими развлечь пытались — а тут вдруг пропали все мигом. И остался кругом только гомон стихающий, шум стана большого, от которого голова разламывалась, как скорлупа ореховая. Елица насторожилась от этого спокойствия — да и не зря.
Пришёл Гроздан, задвинул полог за собой, отослав стражников, что снаружи стояли, и к Елице направился. Без слов лишних, как и в первый раз было. Да и многие другие. Будто не услышал того, что она ему намедни сказала. Елица отшагнула прочь, собираясь отбиваться что есть силы, коль не выслушает, и снова заговорила торопливо, боясь упустить миг:
— Не могу, Гроздан. Нынче — не могу, — улыбнулась губами дрожащими, стараясь страха не выдать. — Немочь женская в разгаре. Хочешь, у рабынь спроси, что нынче со мной были. Они знают.
Княжич нахмурился было, а после скривился даже. Любой мужчина знает, что в дни такие женщина нечистая — и лучше её не тревожить, не касаться. Да коль проверить захочет — быть беде.
— Жаль, конечно, — проговорил он разочарованно. Подхватил пальцами прядь волос её, расчёсанных на ночь со всем тщанием и заботой. — Но я подумал над твоими словами... Скучал я по тебе, признаюсь. Что-то есть в тебе такое. Особое. Коль испробовал, другое не нужно. Любая девка после тебя, как лепёшка пресная. Но я подожду, как ты попросила. И будет всё на сей раз по-другому. Сама меня позовёшь. Да только не испытывай моё терпение слишком долго. А за то, как раньше случалось — прости.
Сыпались его слова прочно, взвешенно. И задуматься бы о том, что, может, правда он ошибки свои и поступки непотребные, жестокие, осознал — да не верилось. И прощать его Елица вовсе не собиралась. Не забывается такое, сколько бы извинений после ни прозвучало. И оставаться с ним рядом слишком долго она не станет: скорее сама извернётся и зарежет, коли снова руки распускать начнёт. А потому оставалось надеяться, что ждать подмоги не придётся долго.
ГЛАВА 20
Тяжко было покидать зуличанский стан, оставляя там даже не Елицу — сердце своё. Но увидел Леден довольно, пока ехал через лагерь: воинов много, а косляков среди них — едва не каждый третий. А стало быть, если напасть даже всей ратью, что скоро соберётся воедино, их не одолеть. Несмотря на горячность свою, княжна рассудила верно: выждать нужно и избавиться хотя бы от части войска Гроздана. Иначе толку не будет.
Да всё равно словно душа сама на клоки расползалась, как становился лагерь вражеский всё дальше. Приблизилась к Ледену Вышемила. Ехала поначалу молча, всё всматриваясь в его лицо. Будто понять хотела что-то. И понимала всё больше, всё глубже ощущая, отчего он такой смурной.