Пламя моей души
Шрифт:
Долго они ещё говорили с братом — уж и окоём восточный светлеть начал, как разошлись по лежанкам своим. Да одно ещё радовало, кроме того, что решили они многие вопросы важные, всё обсудили, что делать дальше будут и когда: они снова почувствовали себя родичами, снова заодно стали. Может, дело было в том, что одну девушку они выручать собирались — да пусть лучше так, чем морды друг от друга воротить, безуспешно пытаясь сделать вид, что никаких распрей между ними нет.
Наутро выдвинулись дальше. Ладьи оставили в укрытии подле той же веси, названия которой никто и не знал. Старейшина там оказался понимающим и горячо поддержал он тех, кто, посчитай, всех велеборцев выручать шёл.
Как и условились раньше, встретились с воеводами в месте приметном, подле святилища Перуна, что стояло в недалёко от Борогоста, в котором бывать уже приходилось. Проследили зорко, чтобы никто за ними не шёл. Собрались тут Чтибор и Осмыль — с концов княжества, что с косляками граничили. И ещё один боярин пожаловал — назначенный вместо себя Доброгой, который оставался пока в Велеборске. Его ни Леден, ни Чаян раньше не встречали. Звали его Вереск — имя такое захочешь, не забудешь. И был он мужем видным и серьёзным — таким, что двое других воевод рядом с ним едва не мальчишками беспечными выглядели. Годы давали своё, виделся в его глазах опыт такой, который не каждый к старости наживает. И даже странно, что раньше не сталкивались с ним где в бою.
Рассказал Осмыль, как натолкнулись они на ту часть войска косляцкого, что обратно в земли свои шли. Кого порубили, кто ноги унести успел — да теперь не приходилось сомневаться, что назад он ещё долго не пожалуют.
Говорили долго: почти всё утро. Отроки уже и обедню им справили, вместе с требами Перуну, которые и поднесли ему после, как расходиться надумали. Запалили огонь большой во славу Громовержца, омыли в нём мечи свои и топоры, наполняя силой божественной, чтобы разило не хуже, чем у покровителя воинов, отца всех князей.
Решено было через день, как совсем к Велеборску подойдут, напасть на рассвете, как тронет только Дажьюожье око самый край окоёма. Так и перед взором Богов они останутся честными, да и время удачное подгадают, когда уж у самого стойкого дозорного притупляется внимание.
На том и разошлись, каждый в свою сторону, оставив на столе требном подношение Перуну — с надеждами, что сила окажется за ними, а уж в справедливости и сомневаться не приходилось.
Вышемилу под приглядом Зареслава оставили в Борогосте — нечего ей вослед за войском таскаться. Купчич, конечно, и хотел к воинам примкнуть, да удалось его убедить в том, что боярышне он сейчас нужнее.
А Леден и Чаян выдвинулись дальше, как удалось поспать хоть немного. Тропы, знакомые только смутно по тому, как раньше приходилось бывать подле Велеборска во времена сражений со здешним войском, вели уверенно и скрытно, пряча от взора лишнего даже несколько сотен воинов. Старались держаться в стороне от жилья людского, даже ненароком не попадаться на глаза случайных людей. Припомнил Леден — случилось так — место одно, как мимо него проезжали. Там погибли в начале весны князь Борила и сын его — Отрад. Показалось, целая жизнь прошла с тех пор. И кто мог подумать, что бывшие враги, между которыми, казалось, мира не будет никогда, теперь вместе собирались город отбивать, гнать супостатов, что пришли с земель других и в дела их вмешались так неожиданно и нахально.
Мысли о том, что не совсем уж избавится Гроздан от подмоги косляков, оказались верными. Доложили выглядчики, что часть их отрядов под Велеборском всё же осталась. Да совсем немного — а значит, это уже было не так и важно. Ещё беспокоило, сумеют ли ближники, которых Леден отправил наперерез Гроздановым людям, что выехали к Радоге, их остановить. Вестей от тех приходилось ждать не раньше, чем бой закончится — стало быть, и думать рано.
В ночь перед наступлением встали лагерем в лесу густом, что ближе всего подходил к границам веси, лежащей подле Велеборска. Вышли выглядчики в последний дозор, чтобы уж всё разузнать. И тут-то стало понятно, что, как и замыслил Леден — о приближении какого-никакого войска к лагерю Гроздан узнал. Много ли они ожидали противников — неведомо — а готовились воины серьёзно. Валы укрепляли, а лагерь малый, что предназначался для княжича и ближников его, перенесли в сторону, к западу, почти под самые стены городские. Там холм невысокий, окаймлённый с одной стороны редким лесочком стоял: и наблюдать удобно за тем, что будет на поле твориться, и в отдалении, в безопасности до поры оставаться можно. Значит, и Елице удалось княжича увещевать, чтобы поберёгся и её сохранил. Оставалось только дивиться силе чар её женских, которые пленили уже бессчётное число мужских сильных сердец.
На тот-то стан мысленно и нацелился Леден. Знал он уже, что будет делать дальше. Хоть и вразумлял его Забура, воевода, что привёл войско Чаяново на ладьях: оставаться нужно княжичам в стане, что нарочно для них устроили отдельно от основного да поближе к городу. Наследников Светояра беречь теперь надо, не бросать в бой без надобности, а там уж помогут с дружинами своими ближними, если совсем тяжко придётся.
Леден молчал, как и Чаян — казалось бы, согласно. Да заметили они в один миг решительные огоньки в глазах друг друга — и сговорились, не произнеся и слова лишнего. За княжной поедут — выручать, не дожидаясь, как одержит верх какое войско. Даже это может переломить ход сражения, если удастся Гроздана убить. Наверное, воевода и не понял ничего, а может, просто вида не показал. Но предупредил крепко, чтобы в сечу самую густую не совались.
Перед боем отдохнули справно: как сил не набраться? Ведь махать оружием придётся неведомо сколько. Но поднялись воины заранее по приказу сотников и десятников. Быстро, точно тело одно, собрались, надели кольчуги и шеломы, подготовленные — и выдвинулись рядами, разделённые на полки правые и левые — к городу.
А Леден с Чаяном и ближниками своими отделились от них на тропе одной — ушли к месту удобному, где стоял для них шатёр — один на всех. Там ждать теперь вестей с поля боя. А после вмешаться, коли понадобится.
Нынче Дажьбожье око обещало строго следить за тем, что на земле деяться будет, а может, и судить кого справедливо. Чистое небо, без единого облака, светлело всё больше, как уходило к западу войско Остёрское. Заливали лучи лес тихий, безмятежный как будто: ему и дела нет до того, что случится совсем скоро, за его границей — средь пала широкого, истоптанного уже вдоль и попрерёк копытами вражеских лошадей. Сначала одних, а там и других.
Пронеслось, разрезая покой и тишину утреннюю, эхо рога, что возвестил о начале боя. Видел Леден из лагеря своего малого, что у границы леса стоял, как метнулись тёмные потоки воинов вперёд — с их стороны. Что деялось с других — он не ведал вовсе. Да призывающий к бою гул раздался тут же второй раз и в третий — едва слышно, но грозно. И в душе будто успокоилось что-то. Теперь только умения воинов, дружин обученных и опыт воевод решат, каков исход будет.
Чаян маялся в нетерпении, молчал напряжённо, то возвращаясь в шатёр, то присоединяясь к воинам своим, что ждали только веления одного — в бой с товарищами своими, которых с отрочества знают, кинуться. Да другой уговор был между ними. И Леден едва сдерживал себя, чтобы не вспрыгнуть уже в седло и не погнать его через поле к стану Зуличского княжича.
Вот уж и завязался бой крепким узлом. А после, как подступил день к середине и запекло Око нещадно, самым лютым липеневым зноем, примчался первый посыльный от Забуры, который доложил, что удалось пока прорвать первые встретившие их ряды вражеского войска. И сбили его в ком с трёх сторон дружины Велеборские — теперь в том котле, наполненном до краёв кровью людской, недолго осталось вариться.