Пламя над тундрой
Шрифт:
При виде ревкомовцев он нахмурил кустистые брови и изобразил на лице недовольство:
— Что вам угодно? Кто вы такие? — голос его даже не дрогнул.
— По постановлению Анадырского Совета рабочих депутатов вы арестованы, — сказал Берзин.
— Каких депутатов, какого Совета? — Громов махнул рукой, нахмурил брови. — Я такого не знаю.
Управляющий как ни в чем не бывало налил рюмку водки, опрокинул ее и только, тогда встал со стула.
— Что это за маскарад! Потрудитесь объяснить. И прикройте дверь. Вы выстуживаете квартиру. — Громов презрительно смерил глазами Куркутского, стараясь не смотреть на Берзина и Мандрикова.
Чуванец машинально прикрыл дверь. Берзин повелительно сказал:
— В Анадырском уезде установлена советская власть. Вы арестованы и потрудитесь сейчас же сдать оружие и деньги!
— Ах, вам нужны деньги? — усмехнулся Громов. — Так бы сразу и говорили. Я люблю иметь дело с прямыми людьми. Грабеж есть грабеж…
— Прошу вас одеться, — прервал его Берзин. — Обыщите комнату, — обратился он к Куркутскому и Мандрикову.
Громов с ненавистью посмотрел на Берзина и стал неторопливо одеваться. За окном послышалось несколько выстрелов.
— Больше оружия в доме нет? — спросил Берзин, когда товарищи закончили обыск и положили на стол два револьвера и несколько пачек патронов.
— Это все, — буркнул Громов. Сейчас он проклинал себя за то, что не арестовал этих большевиков, когда о них сообщил Рыбин. Какой промах! Бессилие и тоска охватили Громова.
— Где ключ от сейфа? — спросил Берзин.
Громов покорно отдал ключ.
Берзин открыл сейф, пересчитал деньги и сказал:
— Пишите.
Под его диктовку Громов написал:
«По требованию Анадырского Совета рабочих депутатов мною сего 16 декабря 1919 года сданы казенные деньги всего в сумме двухсот семидесяти тысяч семисот тридцати двух рублей (270 732 р. 57 к.) российской монетою и четыре доллара восемьдесят центов (4 д. 80 ц.) американскою валютою.
Управляющий Анадырским уездом Громов».
Берзин внимательно перечитал расписку и красным карандашом перед словом «управляющий» дописал: «бывший».
В дверях они столкнулись с Волтером и Клещиным, которые вели арестованных Суздалева и Толстихина. Судья шагал, втянув голову в плечи, согнувшись, точно ожидая удара. Толстихин удивленно улыбался, всем своим видом стараясь показать, что произошло недоразумение.
Клещин сообщил, указывая на Суздалева:
— Сорвал с себя шапку, бросил в сугроб и орал: «Стреляйте!»
— Отведи к их другу, — Мандриков кивнул на кабинет Громова.
…Гринчук со своим отрядом окружил тюрьму и, подойдя к воротам, постучал, Открылась дверка, и дежурный спросил:
— Чего тебе?
— Открывай ворота! — потребовал Гринчук.
— Ты что, только от Толстой Катьки? — огрызнулся тюремщик. — А ну, катись отсюда, пока в холодную не заграбастал!
— Открывай! — Гринчук направил револьвер в лицо тюремщика. — Кончилась ваша власть!..
— О-о-о… — колчаковец отпрянул назад и захлопнул дверку. Он только сейчас увидел, что рядом с Гринчуком стоят вооруженные люди.
— Ломай ворота! — приказал Гринчук, и шахтеры дружно навалились на них.
— Раз-два, взяли! Еще раз! Взяли!
Ворота с протяжным скрипом распахнулись. Шахтеры вбежали в тюремный двор. Впереди были Гринчук и Оттырган. Трое колчаковцев прячась за дверь, отстреливались. Кто-то из шахтеров застонал, двое упали.
Гринчук в ярости зарычал:
— Сволочи!.. Мать вашу…
Он подскочил к ближнему колчаковцу, который не успел скрыться, и ударом сбил его с ног. Двое других милиционеров побежали по коридору, оставив открытой дверь. Шахтеры устремились за ними. Из камер доносились крики заключенных. Они стучали в толстые двери, не зная еще, что происходит.
Шахтеры сбивали замки, открывали двери, возбужденно кричали:
— Выходи! Свобода! В Ново-Мариинске советская власть!
Люди плакали от радости, смеялись, выбегали из зловонных, сырых камер, обнимали своих освободителей, торопились к выходу. Голос Гринчука перекрывал весь шум:
— Бучек! Мефодий! Якуб! Где вы? Выходите!
— Семен! — откликнулся из одной камеры Мальсагов. — Иди сюда! Тут-мы!
— Света! — потребовал Гринчук, и ему передали фонарь. С ним Гринчук вошел в камеру и увидел, что на полу, на каком-то тряпье лежали Галицкий и Бучек… Одежда на них была, изорвана, покрыта пятнами грязи и запекшейся крови. Они пытались приподняться, но не хватило сил. Слабыми голосами они приветствовали Гринчука:
— Семен… Семен…
— Ох, что с вами сделали, гады! — с трудом проговорил Гринчук. — Теперь за все поплатятся. За все!
— Ослабели они от голода и побоев, — сказал Мальсагов, который выглядел немного лучше. — Пытали их сильно.
— Кто?
— Суздалев… Толстихин. Галицкий говорит, что сам с ними посчитается…
Галицкого и Бучека положили на носилки и понесли к уездному управлению. Колчаковцев заперли в их камеру и поставили шахтеров-часовых.
Едва раздался первый выстрел у тюрьмы, Наташа, забыв про наказ Мандрикова, выбежала из дому. Вместе с шахтерами она проникла во двор тюрьмы. Тут она и увидела Оттыргина. Вместе они разыскали Антона, Наташа плакала от радости…
Ново-Мариинск не спал. Непрерывно хлопали двери уездного управления. В выстуженных коридорах и комнатах толпились возбужденные люди, у которых оказалось много неотложных дел к новой власти. Каждый стремился пробиться к председателю ревкома, точно опасаясь, что не успеет это сделать завтра. Уже все знали, что приказчик склада не Сергей Евстафьевич Безруков, а известный большевик Михаил Сергеевич Мандриков, что истопник Хваан на самом деле комиссар Август Мартынович Берзин, Люди качали головами, удивлялись и передавали друг другу слухи и домыслы. Кто-то доверительно сообщил, что Мандриков и Берзин посланы в Ново-Мариинск самим Лениным. У одних лица были испуганные, у других радостные, — у третьих любопытные…