Пламя над тундрой
Шрифт:
— Говорите быстрее. — Ему было неприятно видеть Рыбина.
— Ко мне приходил Безруков и вчера, и сегодня, говорил, что в январе какой-то переворот будет. Вот оружие мне дал и сказал, что у всех есть, ну, значит, у большевиков.
— Где оружие, какое? — Громова опять охватил страх: большевики готовятся захватить власть. Он не помнил, как взял револьвер и отпустил Рыбина, как вошел с револьвером в столовую. Только тут он пришел в себя.
Увидев у него в руках оружие, все вскочили с мест. Жена Громова вскрикнула:
— Убери! — и тут же ладонью зажала себе рот.
— Господа! — Громов говорил деревянным голосом. — Сейчас стало известно, что большевики готовят заговор и вооружаются. — Он посмотрел на револьвер и положил его на стол. — Близкой опасности нет, и мы ее не допустим. Мы примем решительные меры, чтобы в корне уничтожить здесь большевистскую заразу. Господин Учватов, вы сможете сейчас передать радиограмму в Петропавловск?
— Да, конечно, — подбежал к Громову начальник радиостанции. — Я сейчас же… немедленно-с…
— Радиограмма совершенно секретна. Извините, господа!
Они прошли в кабинет Громова, и через несколько минут Учватов, ни с кем не прощаясь, убежал на радиостанцию. Все были взволнованы, забыли об ужине.
— Может быть, арестуем сейчас этого Безрукова? — спросил Суздалев начальника уезда.
Елена вздрогнула. Громов с досадой посмотрел на спящего Перепечко и возразил судье:
— Нет. Дождемся ответа от господина Червлянского. Времени у нас достаточно, чтобы расправиться с большевиками. Они же собираются выступать в январе. Смутьяны получат по заслугам. А теперь, господа, прошу всех к столу. Поднимем бокалы за нашу победу!
Громов почувствовал себя сильным и смелым. Зашумели его гости, опорожнили бокалы, но прежнее веселое настроение не возвращалось, и гости вскоре стали расходиться.
Елена Дмитриевна и Нина Георгиевна ушли раньше старого Бирича и почти бегом направились к дому Клещина. Елена, оставив в стороне Нину, подошла к двери. Узнав от жены шахтера, что Мандрикова нет, она медленно вернулась к Нине:
— Нет его…
Женщины побрели по темному Ново-Мариинску. Ветер дул порывами, предвещая близкую пургу.
Глава двенадцатая
Елена Дмитриевна мучилась всю ночь. Страх за Мандрикова, за их счастье, за мечты и надежды не давал ей покоя. Она не ложилась спать, металась по комнате, ждала утра. Не раз Елена подбегала к часам и всматривалась в равнодушный циферблат, по которому очень медленно ползли стрелки, Забыв о том, что в ее пальцах тлеет спичка, женщина смотрела на часы, пока огонь болью не напоминал о себе.
Елена бросала обгорелую спичку на ковер и снова ходила из угла в угол, ложилась на кровать, чтобы тут же вскочить. Где же вечером был Безруков? У кого он мог так поздно задержаться? К тревоге добавилась еще неосознанная ревность. Чернец пересекла темную комнату и остановилась перед иконой, под которой светилась лампадка. Лик святого нельзя было рассмотреть, но Елене казалось, что она встретилась с его глазами и прошептала страстно:
— Боже! Я же люблю его! Слышишь меня?
Старый Бирич крепко спал, не подозревая о ее мучениях. У двери нервно пошевеливался Блэк. Умному животному передалось волнение хозяйки. Елена опасалась, что колчаковцы все же арестуют Мандрикова.
Елена пошарила в ночном столике, рука нащупала холодный металл браунинга. Женщина то садилась на кровать, то подолгу стойла у окна. Наконец, за стеклом, покрытым бельм бархатом изморози, стало светлее. Она осторожно вышла с собакой из дому и бегом бросилась по узкой тропинке к реке.
Ново-Мариинск лежал в утренней тиши. Сегодня воскресенье, и жители поднимутся, поздно. Она быстро перешла речку и оказалась около хибарки Клещина. Женщина нервно, с тревогой оглянулась. Нет, никто не следит за ней. Она постучала в дверь сперва осторожно, робко, а затем часто, громко, тревожно.
— Кто там? — откликнулся заспанный женский голос.
— Сергей Евстафьевич дома? — во рту у Елены пересохло, она едва говорила.
— Входите, — предложила жена Клещина и открыла дверь.
Елена, приказав Блэку ждать, почти вбежала в низенькую комнату. Мандриков, утиравшийся полотенцем, удивленно воскликнул:
— Лена!
— Сережа, я! — не обращая внимания на поднявшего с подушки голову Берзина и хозяев дома, она бросилась к Мандрикову, обняла, прижалась к его груди и заплакала. — Сережа… Сережа. Беги…
Михаил Сергеевич растерялся. Слишком неожиданным было появление Елены и ее странное поведение. Все молчали. Елена Дмитриевна несколько успокоилась, чувствуя на своих плечах сильные и ласковые руки Мандрикова, Она подняла мокрое от слез лицо, виновато улыбнулась:
— Простите, что я так…
— Что произошло? — участливо спросил Мандриков, заметив, какое усталое, измученное лицо у женщины. — Что случилось?
Елена рассказала все, что услышала в доме Громова, и закончила:
— Они ждут от Червлянского ответа. Вам надо бежать. В Америку. Я куплю нарты… Я тоже…
— Подожди, — остановил ее Мандриков. Взгляды их встретились, и она скорее почувствовала, чем увидела, что Михаил Сергеевич сейчас думает не о ней, а о чем-то другом, важном, но далеком от нее. У Елены сжалось сердце, и она испуганно воскликнула:
— Ты уедешь без меня?
— Что? — оторвался от своих дум Мандриков и, поняв, о чем она спрашивает, сказал. — Всегда буду с тобой. Но ты сейчас должна идти домой. Я тебя провожу.
Она покорно направилась к выходу, провожаемая взглядами Берзина и Клещина. В домике стало тревожно. «Что же радировал Громов Червлянскому?» — думал Август.
Выйдя с Еленой на улицу, Мандриков спросил:
— Ты правду сказала?
— Сережа! — отшатнулась в обиде Елена. — Да как ты можешь мне не верить? Я же твоя…